— Только не делай вид, будто ты рассчитывал на неиссякаемый фонтан слез.
— Черт побери, мне этого очень недостает. Должна же у человека быть какая-то отдушина!
— Разве у тебя нет друзей… среди?.. — Стив Ральфс смутился, покраснел и добавил виски в оба стакана.
— Ты хотел сказать — «среди покойников»? От них толку не добьешься. Зануды. Словом перемолвиться не с кем.
— А ведь ты был бесподобным рассказчиком, Генри.
— Почему «был»? Я таким и остался, разве нет? А ты — самый благодарный слушатель.
— Рассказывай, Генри. Я тебя слушаю.
— Сдается мне, самое главное уже сказано. Она перестала ко мне приходить. Это плохо. Перестала плакать. Это еще хуже. Слезы — бальзам, который дает возможность… таким, как я… существовать дальше. Как ты думаешь, если я к ней наведаюсь, она будет по мне плакать, как прежде?
— Зачем тебе к ней наведываться?
— По-твоему, незачем?
— Ты ее только напугаешь. Это будет непростительно.
— От кого, скажи на милость, я должен ждать прощения?
— От меня, Генри. Я тебе этого не прощу.
— Да-а-а. Вот оно как. Ну-ну. Добрый совет от лучшего друга.
— Именно так, от лучшего друга. — Стив Ральфс подался вперед. — Ты ведь и сам хочешь, чтобы она справилась со своей бедой?
— Нет! Да. Нет. Тьфу ты, не знаю, что и сказать. Да, наверно, хочу.
— Не забывай: она по тебе скорбела и плакала изо дня в день почти четыре года.
— Я не забываю. — Генри Гроссбок покачал в руке свой стакан. — Что могла, она сделала. Наверно, пора ее отпустить.
— Это великодушный шаг.
— Нет во мне великодушия, не желаю быть великодушным, но, видно, придется. Уж очень я ее люблю, мою милую.
— Согласись, Генри, у нее впереди еще долгие годы жизни.
— И то верно. Вот дьявольщина. Мужчины стареть не торопятся, а умирают раньше. Женщины стареют раньше, а умирать не торопятся. Чудно распорядился Господь. Какой в этом смысл?
— Вот Его и спроси. Ты же теперь у Него под боком.
— У кого? У Господа? Я, жалкий выскочка? Ну-ну. Скажешь тоже. М-м-м… — Генри прихлебывал виски. — Ладно, решено. Только чем она будет заниматься? Разъезжать с кем попало в открытых лимузинах? Куда ей себя девать?
— Будет брать уроки танцев, Генри. Займется ваянием. Живописью.
— Она всегда об этом мечтала, только как-то все не складывалось. У меня то концерт, то прием для спонсоров, то сольное выступление, то лекции, то гастроли. У нее даже была присказка: куда спешить, всему свой срок.
— И этот срок настал, Генри.
— А я и не заметил, вот ведь как. Уроки танцев, говоришь? Ваяние? Разве у нее получится?
— Танцует она посредственно. А скульптуры делает просто превосходные.
— Похвальное увлечение. Или лучше сказать «повальное»? Так или иначе. Что ж, можно только порадоваться. Да-да, меня это радует. По крайней мере, хоть какое-то занятие. А мне самому что остается? Решать кроссворды.
— Почему кроссворды?
— А что, черт возьми, ты посоветуешь, в моем-то положении? К счастью, я помню наизусть все кроссворды, которые печатались в «Нью-Йорк Тайме» и «Сэтердей Ревью», — и умные, и дурацкие. Да, кроссворды. Египетский фараон, известный своими сокровищами, десять букв. Тутанхамон. Одно из Великих озер, три буквы. Эри! Ну, это ерунда. А вот, например, пятнадцать букв — древняя столица в Средиземноморье. Тут надо пораскинуть мозгами! Константинополь.
— Имя из пяти букв. Свой в доску, лучший друг, образцовый муж, скрипач-виртуоз.
— Генри?
— Угадал. Это ты. — Стив Ральфс, улыбаясь, поднес к губам стакан.
— В таком случае мне остается только надеть шляпу и откланяться. Впрочем, я пришел без шляпы. Ну, не важно.
У Стива Ралъфса вырвался какой-то сдавленный звук.
— Что это было? — забеспокоился Генри, наклонился к нему и прислушался.
— Не сдержал рыданий, Генри.
— Молодец! Мне уже лучше. Поверь, это согревает мое изболевшееся сердце. Будь добр…
— «…повторяй эту попытку хотя бы пару раз в неделю на протяжении следующего года». Я не ошибся?
— Мне, право, неловко…
— Постараюсь, Генри. — У Стива Ральфса опять застрял комок в горле. Он поспешил залить его глотком виски. — Знаешь, что мне пришло в голову? Позвоню-ка я Эвелине. Скажу, что пишу о тебе книгу и хочу получить твои дневники, записи, клюшки для гольфа, очки и прочие мелочи, а сам буду раз в неделю их перебирать и скорбеть о тебе. Не возражаешь?
— Да ты голова! Вот что значит настоящая дружба. — Генри Гроссбок просиял. На его щеках даже проступил румянец. Допив виски до последней капли, он поднялся с кресла.
У двери что-то заставило его обернуться и в упор посмотреть на Стива Ральфса.
— Святые угодники, неужели это слезы?
— А что же еще, Генри?
— Давай, давай. Уже лучше. До Эвелины, конечно, далеко, да и рыдания глуховаты. Но сойдет и так. Прими мою благодарность.
— Не говори глупостей, Генри.
— Ну, хорошего понемножку. — Генри отворил дверь. — До скорой встречи.
— Не будем торопить события, Генри.
— В каком смысле? Ах, вот ты о чем! Конечно не будем. Счастливо, дружище.
— И тебе счастливо, Генри. — Из горла того, кто помоложе, вырвался еще один подозрительный
— Продолжай в том же духе, — улыбнулся Генри. — Чтобы я спокойно прошел по коридору. Ну, как говаривал Граучо Маркс…
С этими словами он исчез. Дверь захлопнулась.
Медленно подойдя к телефону, Стив Ральфс примостился на стуле и набрал номер.
На другом конце провода раздался щелчок; в трубке зазвучал голос.
Стив Ральфс утер глаза тыльной стороной ладони и, помолчав, произнес:
— Эвелина?
Граучо Маркс — один из братьев Маркс, известных американских артистов эстрады и кино, которые выступали под сценическими именами Чико (1887–1961), Гарпо (1888–1964), Граучо (1890–1977), Гаммо (1892–1977) и Зеппо (1901–1979).
