Генерал зажмурился и выдохнул сладкий дым. Он парил в тающем облаке, скрытая вытяжка работала в Институте исправно, не то что у него в Управлении. Вот так, плавая в табачном дыму, легко можно представить, что кругом порох, а не табак, а перед ним не стол в секретной лаборатории и не длинная вереница пультов, опоясывающая стены по кругу. А дымное поле сражения, и сам он, если не Отец-Император, благословляющий на подвиги войска, то фельдмаршал, по крайней мере. А Маленький Генерал – это бывает обидно.
Он снял с рычажков трубку и чуть было не зевнул, прослушав срочную информацию, пропущенную через блок дешифратора. Но удержался, расправил плечи, очередной раз удивился искусству пиджачных дел мастеров и смахнул с обшлага пыль.
– Ну и что? – Генерал представил, как его собеседник тужится казаться непринужденным. – Ах да, не было ценных указаний. Правильно, правильно, капитан, непредвиденный случай. Скажи своему Кравцу спасибо, что хоть мальчика не угробили. Ведь могли, с его душегубов станется. Как быть с мальчиком? Отпустите его домой, он вам что, мешает? Можете слегка постращать. А можете не стращать, он, наверно, и так… Николай Максимович, бросьте. А если и даже по заданию Масленникова, что с того? Теперь это роли не играет. Теперь. – Маленький Генерал бросил взгляд на часы. – А скоро даже и вспоминать об этом будет смешно. Не вам мне про это говорить. – Генерал подумал, что разговор с капитаном уже переходит грань, за которой начинается болтовня, но отключать связь не спешил. Когда еще выдастся такая возможность – просто поговорить с подчиненным, да и выдастся ли вообще.
Время тянулось медленно. До начала эксперимента… Успокоиться. Сколько можно смотреть на часы. Хорошо сейчас детям за стенкой в соседней лаборатории. Никаких забот. Надо зайти, посмотреть, может, нужно чего. Нет, потом. Дети спят. Сам же посылал к ним врача. Не мешало бы и ему соснуть. Выспаться. Неизвестно, что будет ТАМ…
Он поднес микрофон совсем близко, будто кто-то мог его здесь подслушать:
– А Кравец… Сами думайте. По-моему, он, как только получил капитана, стал слишком самоуверенным. Слишком. Это он придумал ползать в открытую по стене? Неважно, группа в его подчинении. Надо знать, кого посылаешь. Николай Максимович, – Маленький Генерал сменил тон, – когда возьмете отдел, поменьше обращайте внимание на все эти «а вдруг», «не дай Бог» и прочие школярские пугала. Помните: события происходят сами. Ваше дело – слегка попинывать их под зад. Но легонько, чтобы не отшибить ногу. Вы меня понимаете? Ну все, капитан, прощайте. Через десять минут у меня академическая летучка.
* * *
Подходя к кабинету Лежнева, Кравец обернулся, не выходит ли кто в коридор. Коридор был пуст, большинство кабинетов заперто, тогда Кравец выругался чуть слышно, плюнул под ноги и затер подошвой плевок.
Кого винить, когда хронически не везет? Обстоятельства? Опергруппу? Этого любопытного паренька? Слава Богу, Семерка догадался не сунуть в лицо мальчишке служебное удостоверение. Хватило ума прикинуться шайкой ворья, пожарниками, что чистят со стен квартиры. Конечно, мальчишка высиживал неспроста, выполнял задание Масленникова. Но зачем? С какой целью? Неужели Масленников стал таким осмотрительным? Если как следует на этого Менделя надавить…
Он остановился у двери, вошел и сразу же натолкнулся на взгляд.
– Проходи, Кравец. – Хозяин кабинета сидел за столом у окна, набухшие веки слезились от табачного дыма. Горстки пепла лежали повсюду – на полу, на столе, на узкой полосе подоконника. Было душно и жарко. – Вон стул, садись, капитан, небось набегался за день. – Лежнев прищурил глаза, пытаясь улыбнуться. Улыбка не получилась, вышла какая-то размазня, он и сам это понял и улыбаться перестал.
– Чаю хочешь?
Кравец отмахнулся рукой и устало опустился на стул. Стул скрипнул. Кравец косо на него посмотрел и подумал: «Сейчас еще и стул развалится».
Лежнев, зажав в руке карандаш, постучал им по столу.
– Так, значит, вляпались твои мальчики, забыли, что перед работой надо как следует осмотреться. Что теперь будешь делать?
Кравец напрягся весь, побледнел и вцепился руками в стул:
– Мендель связан с Масленниковым, это Масленников его нам подсунул. Я думаю, если хорошенько надавить на мальчишку…
– То выяснится, что мальчишка действительно связан с Масленниковым. Ну и что?
– Картина прояснится.
– Прояснится, товарищ капитан. А тебе от этого легче? Мне – нет. Сейчас я разговаривал с генералом. Его мнение – мальчика следует отпустить. Я с его мнением согласен. А ты?
Кравец помолчал и ответил:
– Я тоже.
– Ну вот и отлично. Где он сейчас, я имею в виду мальчишку? – Карандаш в руке Лежнева выбил частую дробь.
– Ребята отвели его на секрет. Распоряжений я пока не давал. Хотел с тобой посоветоваться.
– Я уже посоветовал.
– Жаль…
– Чего жаль?
– Жаль, что нельзя на него надавить.
– Не надо, Кравец, раздавите. Мальчика отпустите. Но не сразу. Подержите его на секрете, попугайте легонько. Испытайте его тестировкой, подберите что-нибудь этакое, «пуговицу», например. С тестом я помогу. А там пусть отправляется куда хочет. И самое главное – раз уж затеяли игру в преступников, доигрывайте до конца. Бросать тень на Управление, пусть даже в глазах мальчишки – сам понимаешь, чем это для всех грозит.
* * *
Вода в этом месте была хоть и мутной, хоть и здесь от нее исходил тяжелый лекарственный запах, все же сквозь бурую муть Мендель видел, как в глубине вьются темные ленты водорослей и даже несколько раз промелькнуло что-то живое.
Дыхание его успокаивалось, но сердце еще колотилось после сумасшедшего бега по улицам, еще помнило о прыжке в темноту, когда он падал наугад за незнакомую стену, потом несся по проходным дворам, нырял в подвалы и подолгу стоял в темноте, пугаясь каждого шороха. Как он крался, выбирая места потемней, и долго стоял в тупичке возле площади, долго-долго, потому что площадь перед мостом пугала своей открытостью и освещалась ярко, как цирковая арена. А ему непременно надо было ее пересечь, чтобы забиться сюда, в тайную щель под мостом, знакомую по дневным играм.
Почему он решил, что здесь всего безопаснее? Он не решал, сам страх гнал ноги сюда, подальше от тех людей, а самое главное – подальше от дома, потому что там – дедушка, и домой возвращаться нельзя.
Мендель боялся за дедушку. Хоть тот и старик, и по возрасту в доме ему выпадало старшинство, но Мендель-то понимал, что дед только по возрасту старший. На самом деле он как ребенок – со своими книгами, и кроме книг ничего не видит. Разве он, дедушка, может понимать, что те книжные истины, о которых Менделю толкуется каждый день, и тот мир, для которого эти истины мельче пыли дорожной, настолько разны, настолько несовместимы, что прими любую из них за путеводную нить, не проживешь и дня.
