— Значит, жалость вместо страха? — Мягков сосредоточенно водил пальцем по запотевшему боку пивного бокала.
— Не совсем. Понимаешь… раньше я видел комок угроз и власти. А теперь — человека, как он есть. И всё по-другому! Потрясающе. Будто смотря на шахматную доску, видишь разом всю партию — от первого хода до шаха. Когда я заходил к шефу в кабинет, то за креслом сидел Господин Хозяин, Господин Вершитель Моей Карьеры и Господин Доложите-Мне-Срочно. А после — на его месте оказался стареющий бизнесмен, человек, который два десятка лет взращивал межпланетную корпорацию, дорожит каждым её кирпичиком, а теперь слабеет и боится — страшно боится, что ему начнут врать и раскачивать трон. Когда я это понял, в кабинете словно бы зажглась ещё одна лампочка: мне всего-то надо было сделать так, чтобы шеф почувствовал мою к нему лояльность. И это сразу исправило положение. Так что спасибо. Ещё раз спасибо.
Я положил на стол зелёный футляр и придвинул его Алексею. Мягков задумчиво постучал по футляру указательным пальцем, но оставил его лежать. Подошёл официант, и наш разговор прервался.
В футляре были очки.
По крайней мере как-то по-другому назвать это сложно. Внешняя сторона стёкол этого хитроумного прибора покрыта десятком миллионов светочувствительных элементов, каждый из которых работает как крошечная видеокамера. Внутренняя — напротив, работает как дисплей, и человек, надевший очки видит не прошедший сквозь стёкла свет, а то, что показывают эти два экрана. Хитрость же состояла в том, что этот высокотехнологичный бутерброд мог показывать то же самое, что снимает. Ну или почти то же самое. Если не знать, что линзы — вовсе не линзы, а в дужках этой толстой чуть старомодной оправы кроется неслабый компьютер, то прибор можно принять за обычные очки.
Прибор создали в одном из калифорнийских университетов для демонстрации научной мощи. Показали на выставках под аплодисменты публики, похвастались в пёстрых журналах и забыли. Лицензию спихнули: продали малоизвестной компании, торгующей хайтек-безделушками. В компании продажи пошли крайне туго, пара десятков экземпляров в месяц — не больше. Прибор уподобился тостеру с выходом в интернет: забавно, но пользы мало. По крайней мере у маркетологов фирмёшки хватило изобретательности лишь на то, чтобы сделать из него фильтр рекламы: носящий очки видит всё как есть, но назойливые вывески заменяются на нейтрального цвета пятна. Ещё можно, где надо, добавить яркости картинке, мол, это полезно для глаз. Последнее — сомнительно, да ладно. Всё равно, кто верит рекламе в наши дни?
Мягков купил прибор и лицензию на модификацию, когда начинал карьеру психотерапевта-частника. Пара месяцев на доработку, и он получил оригинальную вещь, ставшей подмогой в лечении депрессий и стрессов. Когда пациент носит очки, сенсор на дужке возле уха непрерывно анализирует излучение мозга, и если прибор улавливает раздражение, то программа, обрабатывающая видимое изображение «на лету», делает видимый мир более радужным. Иногда — буквально. А чаще — затейливыми способами, которые Мягков придумал и воплотил с командой спецов по компьютерной графике. Нескольким пациентам очки помогли, и в конечном счёте затея окупилась. Затем Мягков сменил профессию и улетел с Земли. Дорогостоящий прибор было некому продать, и он прихватил его с собой. Таким образом очки оказались у меня. Я стал их носить.
На следующий день у сослуживцев появились клоунские носы.
Мягков предупредил, что не всегда стоит принимать всерьёз этот «фильтр реальности». Что ж, такой заботливый подход чудо-машинки меня по крайней мере забавлял. Блёстки и колпаки. Розовые кудри и заячьи уши. Чуб Элвиса на лбу консьержа мне тоже нравился. Стены офисов и приёмных покрывались цветами и разноцветными пятнами, за окном ждали джунгли. Посреди совещания совет директоров в полном составе мог превратиться в карапузов. И я нет-нет, да начинал давиться от смеха. Я ощущал себя воспитателем в детском саду или участником карнавала, и мало-помалу, несмотря на мой скепсис, изобретение Мягкова погрузило меня в свой радостно-ироничный мир. Я плавал в огромном бокале шампанского. У меня появился друг — забавный карлик, или, скажем, начальство выделило мне в ассистенты персонального шута. Именно так я это описывал в ежедневных отчётах, которые писал Мягкову по его требованию. Раздражённая вечерняя толпа на улицах и в метро стала роем золотистых шаров, излучающих мягкий свет.
Ещё очки превращали поезда в хот-доги на колёсах, полицейских в Мэрилин Монро, соседскую болонку в четвероногую копию её хозяйки, и — самое главное — убрали с глаз долой саму соседку. Сумасшедше красивая, но деловитая и сволочная, она, если честно, и злила меня больше всего на свете. Теперь, когда на лестничной площадке меня приветствовало едва зримое облако, не имевшее сексуальных форм и надменного взгляда, воспоминания о нервном романе и предательстве ушли в прошлое. Я её простил. Вслед за воспоминаниями ушли боли в желудке.
О женщине я Мягкову не рассказал. Обозначил общими фразами. Мягков понял. И скоро предложил закончить лечение. Думаю, у него самого был подобный опыт, но об этом по нашей общей молчаливой тактичности — мы не говорили.
В тот вечер, когда я возвращал изобретение хозяину, один и самый очевидный вопрос я всё же задал.
— Почему ты прекратил использовать очки? Неплохо можно было бы с ними развернуться, а?
Мягков вздрогнул и едва заметно сменил позу. Вроде бы и не шевелился вовсе, но мне показалось, что отвернулся. В ресторане словно бы стало тише. Выдержав паузу, он ответил. Сухо и отрывисто. Как будто ему снова, как при нашей первой встрече, нужно было деликатно забрать у меня загадочный прибор.
— Всякая техника может принести как пользу, так и вред.
Я ждал пояснений. Мягков чересчур старательно отхлебнул пива и стал водить вилкой по салфетке. Я не отводил вопросительного взгляда. Мягков сдался.
— Один мой знакомый… один мой пациент убрал изображение своей жены. Они к тому времени уже не разговаривали полгода. Разводиться было страшно. Или лень. А видеть он её не мог. Вот и убрал с глаз долой. На недельку. Пока само собой не образуется. А потом ещё на недельку. И ещё. Когда она повесилась, он два дня жил в комнате с её трупом, висящим возле окна. И не видел его.
Мягков отложил вилку и поднялся. Стул с шумом отъехал от стола. Несколько купюр легли на стол возле его недопитого пива.
— Да я заплачу, — привычно запротестовал я, как будто сказать больше было нечего.
— Не надо, — Мягков застегнул бумажник. — Каждый платит сам. И за свои ошибки каждый тоже платит сам.
