Муфту заменили, аккумуляторы зарядили. Теперь Девлин (М) мог снова танцевать с Девлин (Ж). Они привели Дэвида в свой жалкий закуток и там снова и снова принялись исполнять свой бесконечный танец. Дэвид смотрел и смотрел, повторение никогда не надоедало ему.
— Правда мы великолепны, дорогой? — спросила Девлин (Ж).
— Да, но мне бы понравилось еще больше, если бы Тедди мог посмотреть вместе со мной.
— Танец один и тот же, дружок, и не важно, есть тут Тедди или нет.
— Но вы не понимаете…
— Я понимаю только то, что наш танец не становится хуже, даже если вообще никто на нас не смотрит. Ах, а когда-то на нас смотрели сотни людей. Но тогда все было по-другому.
— Теперь все по-другому, — сказал Дэвид.
Под ногами поскрипывал песок. Генри Суинтон сбросил шорты и побрел по берегу океана. Генри Суинтон был в отчаянии — ведь он сверзился с самой вершины успеха.
После бурного утреннего совещания он отправился в бар, чтобы насладиться водкамилком — Напитком года. «Водкамилк — водка с молоком, приехал на авто — домой пойдешь пешком». Потом Генри поднялся в свой роскошный пентхаус на крыше отеля.
Его подружки по прозвищу Персик не было. Не было и ее чемоданов. На зеркале красной помадой накорябано:
ПРОЧЛА ТВОЮ ПОЧТУ!!! ПРОСТИ И ПРОЩАЙ! П.
— Какая забавная, — подумал Генри вслух. На самом деле Персик никогда не была забавной.
Генри включил коммуникатор.
Сообщение для Генри Суинтона:
Ваша затея с Марсом неприемлема для акционеров компании. Ваш проект не вписывается в наши будущие планы.
Примите наши благодарности и уведомление о Вашей отставке. Готовы обсудить размер выходного пособия.
См. Акт о найме № 21066Л, Статьи 16–21.
Всего хорошего.
Океан, который казался таким чистым и красивым из окна отеля, выбрасывал на берег пустые пластиковые бутылки и дохлых рыбешек. Обессиленный, Генри опустился на песок. Несмотря на ленточников Кроссвелла, в последнее время он набрал вес да к тому же давно отвык ходить пешком.
На островке не было ни одной чайки, зато его населяло множество ласточек. Они кружили над головой, время от времени кто-то из птиц ухватывал налету какое-то насекомое и уносился под крышу отеля накормить птенцов. Создавалось впечатление, что ласточкам неведомо понятие отдыха.
Отсюда, снизу, Генри видел отель совсем по-другому. Здание было построено на песке, и один край его слегка осел. Отель напоминал тонущий в песках корабль.
Как же Генри ненавидел всех, кого знал, всех, кто с самого начала старался перебежать ему дорожку. Стук ударяющихся друг о друга пластиковых бутылок являл собой прекрасный аккомпанемент его злости.
Генри поразмыслил о том, как прекрасно было бы прикончить Эйсворта Клозински, но постепенно злость его обратилась на самого себя.
«Что я сделал? Кем я был? О чем думал? О большом успехе! О пустом успехе… Да, пустом. Я просто продавал вещи. Я торговец и ничего больше. Точнее, был торговцем. Господи, я хотел купить Марс! Целую планету… Я свихнулся от жадности. Я безумен. Я болен, смертельно болен. Что заботило меня всю мою жизнь?
Я никогда не был творцом. Я только думал, что я творец. Я никогда не был ученым. Я просто-напросто хитер и изворотлив. Что я на самом деле понимал в механизмах, которыми торговал… О боже, какой же я неудачник. Я зашел слишком далеко. Как же я мог не увидеть этого? Как я относился к Монике… Моника, я же любил тебя. И оставил одну с роботом-ребенком.
Дети. Дэвид и Тедди.
Ха! По крайней мере Дэвид любил тебя. Бедная маленькая игрушка, Дэвид, единственное твое утешение.
Господи, а что же случилось с Дэвидом? Может быть…»
А ласточки кричали и кричали над головой.
Грузовик компании медленно спускался по дороге в Гетто Одноразовых Вещей. Въехав в ворота, он повернул свой массивный нос туда, где располагалось место, известное как Свалка.
Кузов начал медленно подниматься, и оттуда на землю с грохотом посыпались роботы, много лет проработавшие в системе подземки и теперь устаревшие. Вот из кузова выпал последний робот, грузовик развернулся и пополз прочь.
Некоторые роботы упали неудачно. Один из них лежал лицом вниз и судорожно дергал рукой. Наконец другой поспешил ему на помощь, поднял товарища по несчастью, и вместе они поковыляли в поисках пристанища.
Дэвид был здесь, он прибежал посмотреть. Прервав свой бесконечный танец, за ним последовали и Танцующие Девлины.
Наконец все вновь прибывшие роботы разбрелись кто куда. Остался только один. Он сидел в грязи и производил руками странные ритмические движения.
Подойдя к роботу поближе, Дэвид спросил, что это он делает.
— Я по-прежнему работаю, разве нет? Разве я не работаю? Я могу работать даже в темноте, но мой фонарь разбился. Мой фонарь не работает. Я разбил фонарь о потолочную балку. Там на потолке была балка. И я разбил об нее фонарь. Главный компьютер отправил меня сюда. Я по-прежнему работаю.
— А чем ты занимался раньше? Ты работал в подземке?
— Я работал. Я работал с тех пор, как меня собрали. Я и сейчас работаю.
— А я никогда не работал. Я играл с Тедди. Тедди был моим другом.
— Какие у тебя инструкции. Я вот работаю. Разве нет?
Пока происходила эта содержательная беседа, в гетто въехал черный блестящий лимузин. Мужчина за рулем опустил окно, выглянул наружу и что-то сказал. Он сказал:
— Дэвид? Ты Дэвид Суинтон?
Дэвид подбежал к машине.
— Папа? О папа, ты правда приехал за мной? Мне плохо здесь, в Гетто Одноразовых Вещей!
— Залезай в машину, Дэвид. Ради Моники мы приведем тебя в порядок.
Дэвид оглянулся. Неподалеку стояли Танцующие Девлины. Они не танцевали. Дэвид крикнул им «до свидания». Танцующие Дэвлины продолжали стоять. Говорить «до свидания» не было заложено в их программу. Вот если бы надо было поклониться…
Когда Дэвид садился в машину, Девлины начали свой танец. Это был их любимый танец. Танец, который они исполняли тысячи раз.
Генри Суинтон больше не был богат. У него больше не было карьеры. У него больше не было женщин. У него больше не было амбиций.
Зато у Генри Суинтона было в достатке времени.
Он сидел в дешевой квартирке в Риверсайде и беседовал с Дэвидом. Квартирка была старая и обветшалая. Одна из стен барахлила. Иногда она показывала голубую реку, по которой двигались старомодные колесные пароходики с развевающимися флагами, и вдруг картинка прерывалась, и на ее месте появлялась реклама «Презерванекса» — дергающееся совокупление пары пожилых людей, едва переваливших за первую сотню лет.
