Ему всего лишь семь, и он молчит. Он тихо-тихо лежит днями напролёт в постели и не протестует, часто оставленный один в прохладном светлом помещении. Когда дверь открывают, краем глаза он видит корридор и дверь на лестничную клетку. Сквозь щели в дом сочится уличная пыль, и Ари кажется, будто плакаты с дешёвыми печатями священных лиц бессловно гонят прочь жару.
Днём с Ари сидит, сколько может, его мать. В полутени её морщинки не видны, и мать похожа на всех заботливых, мягких и нежнолицых богинь страны. Она читает Ари вслух, кормит его и поит, моет и носит в туалет, включает ему радио, рассказывает и читает сказки, сидит и вышивает, сидит, плачет. От многочисленных соседок и подруг, таких же полных, стареющих и ласковых богинь, она приносит сыну подарки, чаще всего целебные напитки и благовонные шары из пряностей. Эти благоуханные шары коротают с Ари долгие часы долгих дней. Ведь мать уходит от его постели. У неё есть дом и муж, стирка и уборка, приготовление еды, есть ежедневные походы к храму Неру, жертвоприношения и молитвы… Она не может сидеть, сидеть, сидеть весь день рядом с кроватью её маленького сына. На ночь отец и мать берут его к себе в постель, и между их телами он спит всю ночь тяжёлым сном, иногда просыпаясь и вслушиваясь в их медленное тихое дыхание.
* * *
Когда дорогой врач расписался в своём бессилии, вдова хирурга привела в их дом Шани. Подвижник и целитель из храмов Неру из Когатты, он был высоким, темнокожим и худым, с профилем ястреба и тонким молодым лицом. Шани выслушал причитания вдовы и долго рассматривал комнату Ари, статуэтки и плакаты. Положив ладонь на лоб ребёнка, Шани прошептал молитву и ушёл пить чай с родителями малыша, а через полчаса Ари без помощи встал с постели в туалет. Вместо того, чтоб снова лечь в кровать, малыш проковылял ещё несколько шагов и осторожно заглянул в кухню. Его родители и незнакомый новый доктор пили чай с сушёными лимонами и манго. У доктора было усталое лицо, а голоса отца и матери звучали самую малость виновато. При виде малыша их разговор мгновенно стих. На коленях отца малыш выпил целую пиалу чая и съел два шарика сладкого маминого руши. «Приходите к нам снова!» — у отца, провожающего Шани, блестели от слёз щёки.
И Шани пришёл снова.
— Утро, Шани! — глаза ребёнка оживали, когда он видел своего лучшего друга. Целитель возвращал Ари радость и веселье. Он возлагал руки на лоб и грудь малыша, массировал худое маленькое тело, шептал молитвы и речитативом тянул тихие песни. Он растирал сухую кожу Ари мазью, поил его целебными отварами и соком, читал ему предания и сказки о героях и богах. Множество сказок жило в больших книгах в тяжёлых твёрдых переплётах, читал их ещё отец Ари, будучи мальчишкой, и голос Шани оживлял сокрытые под переплётами сокровища.[1]
Косы царицы Беру, читал Шани нараспев, были так длинны и пышны, что ветер поднял её с распущенными волосами, словно перо павлина, и перенёс с моря на берег, во дворец великого царя Рамуны.
Ари лежал с закрытыми глазами и видел её, лёгкую юную царицу в сине-серебряном убранстве, подобную семенам северных акаций, со смольным облаком распущенных волос, несомую над морем влажными ветрами.
Когда, читал Шани сказание о Ран, короли Запада решили присвоить все богатства южных стран и свалили награбленное на Юге золото в большую гору, чтобы везти его оттуда в свои земли, Господь Неру метнул с небес невиданную молнию, которая ударила в вершину золотой горы и окутала её красной землёй и камнем. Армия Запада долго пыталась вырыть из горы вожделенное золото, но не нашла и монеты. Золотая гора священна; с её вершины Повелитель Огня Ран взывал к Господу Неру, когда посещал земли Юга, и к золотой её вершине стремились и с вершины же взлетали его небесные стальные колесницы.
И Ари грезил наяву. Над крышей его дома в небесах невидимо неслись запряженные бурями, ветрами боевые колесницы…
Шани клал руку на лоб Ари, и малышу быстро становилось легче. Лихорадочный шум его крови почти стихал, мир обретал позабытую было яркость, краски играли веселей, и малыш чувствовал, как из него уходит слабость. Сначала он не задумывался о том, куда же именно она уходит. Ари лежал себе в приятной мягкой дрёме. Шани в плетёном кресле рядом с ним дышал болезненно и тяжко. Мама приносила из кухни чайник и пиалы и целое блюдо руши, и Шани с малышом постепенно сьедали мучные шарики с манговым сиропом внутри.
Иногда в сумерках, когда Керали уже не так напоминал духовку, Шани сажал Ари себе за спину и выносил его из дома. Вдова хирурга выглядывала из своей квартиры и провожала сухим взглядом этого молодого целителя, внебрачное дитя её покойного супруга, сына от женщины-ткачихи, сына, которого так и не родила она, жена врача и дочь несчётных поколений почитаемых врачей.
Живой родник находит путь в песках пустыни, шептала про себя вдова, и боги не дают животворящим сокам древа иссякнуть, наткнувшись на одну сухую ветвь.
Целитель и несомый им малыш добирались по глиняным улицам до самого бродвея, спускались вниз по бесконечным желтокаменным ступеням, и, миновав таким образом опасности нижних кварталов, вступали на каменный мост. Охрана пропускала Шани на Остров Царей. В саду среди душисто отцветающих акаций Шани клал малыша наземь, шептал молитвы и массировал его лоб и виски, а потом прислонялся к стволу и закрывал глаза, усталый и на вид почти больной. Его лицо серело снами, потом, пылью. Малыш серьёзно смотрел на него, качался в сочной траве и считал деревья, звёзды и недели до начала сезона дождей. Спустя два-три часа они отправлялись домой. Ночью бродвей являл собою две цепочки фонарей, купающихся в озерцах собственного света. Между ними ступени были погружены в слепую тьму. На них кишели весёлые, опасные ночные люди, и уличные энтертэйнеры со своими ручными обезьянами стояли под самыми фонарями и зазывали всех на мироглядные слайд-шоу. В ящиках на колёсах они возили целые страны, Север и Запад, Восток и Юг. Они показывали сцены из любимых старых фильмов, фотографии кинозвёзд, арены битв богов и репродукции картин. Над бродвеем по натянутым меж фонарями бечёвкам шествовали канатоходцы, скрывались в темноте посередине и выныривали назад в свет, и заклинатели змей соревновались за монеты публики с глотателями огня.
Недели шли, и Шани приходил всё чаще. При виде целителя злая болезнь отступала и пряталась и терпеливо ждала, пока Шани уйдёт, и выползала снова, и давила, душила жизнь малыша, шумела лихорадочной кровью в его голове.
* * *
Сухой сезон переломился, и вместе с первым дыханием свежего ветра явилась надежда. Её принесли светлокожие люди. Они носили белое, и большинство из них были среднего возраста женщины, неуклюжие и некрасивые. Их миссия уже два месяца стояла у берега Реки, к северу от города, куда почти не доносилась сухая вонь городских свалок. Миссия пока ещё не успела никому помешать и вызывала лишь редкое, порядка ради, ворчание жрецов Реки. Основал её образованный и богатый западный человек, жаждущий Господних дел и правых войн за души Тёмных язычников. И вскоре миссионеры по двое и трое пошли по улицам Керали, разузнавая, в каких семьях есть иммунобольные, и возвещая посреди бедных кварталов: миссия располагает новым западным лекарством, и каждый, кто вместе с семьёй отречётся от тысячелетних заблуждений Востока и Юга и обратится к Единому Богу, щедростью западных стран будет исцелён от иммунодефицита.
