Выяснилось, что окуни в этой речушке водятся в изобилии и жадно хватают любую приманку, будь то мясо, червяк или шарик из теста. Причем клев продолжался весь день — от рассвета до заката. Наверное, можно было ловить и ночью, но в темноте был плохо виден поплавок; кроме того, человеку когда-то и спать тоже надо!
Крупных окуней за эти три дня Лесли выловила около сотни, мелких даже не считала, просто кидала собакам. Кроме того, ей попалось три неплохих сома фунтов по пять каждый.
Рыбу она в основном коптила, готовую складывала в сплетенную из ивняка корзину, перекладывая сухой травой. Порой про себя ужасалась: «Как я эту чертову кучу поволоку?!» — но потом бросала взгляд на Джедая и напоминала себе: «Не-ет, он потащит, не я!»
Жареной и копченой рыбы Лесли наелась так, что уже смотреть на нее не могла. Джедая она при этом кормила похлебкой из зайчатины — а то еще подавится рыбьей костью; дала лишь несколько кусочков мякоти копченого окуня.
Еду он с ладони брал аккуратно, зубами не прихватил ни разу.
За эти дни она более-менее изучила привычки и особенности своего нового «осла» — странное сочетание адекватных, на первый взгляд, действий с полнейшим безмыслием.
Были вещи, которые он делал словно бы сознательно — садился у костра, брал у Лесли из рук миску с едой и отходил за кусты, когда хотел облегчиться. Но если присмотреться, становилось ясно, что действия эти скорее рефлекторные, чем осмысленные. Например, ловко подхватив на лету кинутое полотенце, он вытирал им физиономию, но если то же самое полотенце Лесли протягивала ему, лишь тупо глядел на нее.
Ложкой он научился пользоваться почти сразу — скорее всего, просто вспомнил, как это делается. Но если ложка вовремя не оказывалась у него в руке, он не ждал, пока Лесли даст ему ее — лакал похлебку прямо из миски, как собака.
Если уж он сидел где-то, уставившись в пространство, то по собственной инициативе на другое место не переходил. Разве что видел костер — тогда подходил и садился у огня.
В первый день, отправившись на охоту, Лесли оставила его сидеть на поляне рядом с волокушей и немного беспокоилась, не понесет ли его куда-нибудь с дурьей башки — еще, не дай бог, в речку свалится. Но когда она вернулась, он сидел на том же месте — непохоже было, что вообще вставал.
Команды он понимал лишь самые простые: «иди сюда», «стой», «сядь», «возьми» и «дай». Лесли не знала, было ли Джедай его настоящим именем, но откликаться на него он начал довольно быстро — поворачивал голову и настороженно сдвигал брови.
На всякий случай она решила побольше с ним разговаривать. Может, он еще какие-то слова вспомнит или выучит.
Поначалу собаки, стоило Джедаю шевельнуться, настораживали уши, но уже на второй день перестали им интересоваться — он стал «своим», как был раньше осел. Все, кроме Дураша.
Непонятно почему, но голенастый песик буквально не отходил от Джедая — либо лежал рядом с ним, либо сидел, привалившись к нему боком. Вид у него при этом был донельзя довольный.
«Дурак дурака видит издалека, — прокомментировала про себя Лесли. — Похоже, этот балбес выбрал себе подходящего хозяина!»
Сам Джедай не обращал на пса ни малейшего внимания.
Как-то Лесли увидела, что он обнимает прижавшегося к нему пса, удивилась: неужто в самом деле? — но вскоре заметила, как Дураш отбежал к реке попить и, вернувшись, ловко ввинтился Джедаю под мышку так, что рука «хозяина» снова оказалась у него на спине.
Утром пятого дня Лесли положила в корзину три последние рыбины, накрыла ее крышкой и сказала самой себе:
— Ну, вот и все…
Через реку взад-вперед ей пришлось перейти несколько раз, каждый раз перенося по два-три мешка. Последним рейсом она перевела на другой берег Джедая; заставила его сесть и обула — обмотав ноги полосками ткани, натянула поверх них сандалии и плотно затянула на щиколотках завязки.
Сложила мешки на волокушу, застегнула лямки. Слегка поддернула поводок:
— Ну что, пойдем?
Чем дальше они уходили от долины Симаррона, тем чаще на пути встречались каменистые проплешины. Трава стала суше и жестче, кое-где попадались сизоватые заросли солянок. Их приходилось обходить — колючки могли поранить лапы собакам.
Погода тоже изменилась — с затянутого серыми тучами неба почти все время лил мелкий дождик; конечно, это значило, что можно двигаться прямо, не петляя от одного источника к другому, но идти под брызжущими в лицо каплями было не слишком приятно.
И кроме того, едва начались дожди, возникла проблема все с тем же Джедаем.
Нет, он вел себя идеально: безропотно тащил волокушу, по команде прибавлял ходу и останавливался, и уже не жрал похлебку по-свински прямо из миски, а ждал, пока дадут ложку. Оказался сластеной — клюквенного отвара, в который Лесли кинула пару ложек сушеной стевии,[5] выпил три кружки и голодными глазами смотрел на котелок, пока она не налила ему и четвертую.
Проблемой стала его одежда.
Кроме штанов, в которых Лесли его получила, надеть ему было по-прежнему нечего. Поэтому до сих пор она по вечерам накидывала на него одеяло, застегивала английской булавкой и подпоясывала веревочкой; днем же он так и ходил голый до пояса.
Но все это хорошо в сухую погоду: когда идет дождь, полуголым уже не походишь и завернувшись в одеяло на земле не поспишь.
Первую задачу она решила быстро: распорола по шву большой мешок, распихав его содержимое по другим мешкам, и надела на Джедая наподобие плаща с капюшоном. Получилось вполне приемлемо.
А вот где ему спать — это действительно было проблемой!
Сама Лесли к ночевкам под дождем уже приспособилась: выбрав место посуше, клала на землю тент, на него — посередине, рядком — мешки, с одной стороны от них раскладывала козлиную шкуру и все это накрывала второй, свободной половиной тента. После чего залезала в получившуюся между двумя слоями водоотталкивающей ткани сухую норку, заворачивалась в одеяло и, прижавшись спиной к мешкам, спокойно спала до утра.
Иногда туда же на правах любимицы втискивалась и Ала, прижималась Лесли к животу. Остальные собаки находили себе убежище кто где — с их густой шерстью никакой дождь был не страшен.
Но Джедай не собака, у него шерсти нет… Так что делать нечего — придется его к себе под тент пустить.
А вдруг от близкого контакта с женщиной в нем проснутся какие-то сексуальные потребности? Безмозглый-то он безмозглый, но ведь инстинкты — они не головой управляются!
