Однако они так и не стали очень близки. Когда Эффингэм перестал бояться, что больше не увидит ее, его стала тревожить мысль о том, что же делать дальше. Он не понимал ее положения, ее душевного состояния, в ее отношении к нему была некая неопределенность. Отсутствующий муж стал посещать его во сне. Он рисовал его хромым, слепым, преисполненным ненависти. Как бы ему хотелось знать, что в действительности произошло в тот день на вершине утеса, ему хотелось знать, что вообще произошло, но было немыслимо спросить об этом Ханну. Сначала он часто говорил ей: «Позвольте мне увезти вас отсюда», но, не сказав ничего определенного или, точнее, вообще ничего не сказав, она отказывалась. Так же без слов было ясно, что он не мог бы стать ее любовником.
Тем летом Эффингэм пребывал на грани срыва. Он продлил свой отпуск, взял дополнительный, поссорился с Леджурами, собирался переехать в рыбацкую гостиницу в Блэкпорте, но не переехал. Он безумствовал и все же впоследствии признался себе или, скорее, Элизабет, что в известном смысле он, пожалуй, даже наслаждался этим. Но и тогда в глубине души он боялся, что ему придется действительно увезти Ханну. Он вернулся к своей работе, когда стало уже невозможно откладывать возвращение, считая ситуацию неразрешимой, и писал осторожные иносказательные ответы на открытые дружеские письма Ханны, предполагая, что ее почту просматривают.
Он вернулся на Рождество, но тогда уже драма приняла вполне устоявшуюся форму. Ханна была рада увидеть его, Леджуры тоже, он занял отведенное ему место и примирился с ним. Он должен был любить Ханну, быть ее слугой, при первой возможности поспешно возвращаться назад, и все должны были его терпеть, так как он, в сущности, совсем безобиден. Действительно безобиден, подумал он, во всяком случае, его сочли таковым с самого начала. Но так ли уж он безобиден? Конечно, он еще ничего не сделал. И ему пришлось согласиться с Элизабет, сделавшей несколько проницательных замечаний по поводу изысканной любви, что такое положение зачаровывало его. Оно, несомненно, походило на какую-то чудесную сказку. Сидя в своем офисе и мечтая о Ханне, он поймал себя на чувстве странной виноватой радости при мысли, что она была как будто именно для него заточена, изолирована и ему предназначена.
Позже, обдумывая причину своего смирения, Эффингэм понял, что оно, несомненно, передалось ему от Ханны. Она казалась каким- то непостижимым образом совершенно смирившейся, как будто была приговорена к смерти или уже мертва. Мгновения мольбы были неясны, редки и не облечены в слова. В их основе лежала какая-то капитуляция. Что за капитуляция, что за смирение? Он никак не мог точно определить: уступила ли она Питеру, Долгу, Богу или ка кой-то своей безумной фантазии, была ли в ее основе величайшая добродетель или большой порок. Безусловно было что-то крайнее — нечто такое, куда ему не следует вторгаться со своими грезами о счастье и свободе.
Леджуры были рады его приезду и простили его. Макс оправился от своего первоначального огорчения и, казалось, теперь с откровенным любопытством приветствовал визиты Эффингэма в соседний дом. Алиса тоже пришла в себя от первой боли, и, хотя в их отношениях и осталась определенная натянутость, Эффингэм подозревал, что она до известной степени была рада видеть его привязанным к недосягаемому объекту, раз уж он не любил ее. Алиса никогда не переставала бояться Элизабет. Привязанность к Ханне привлекала Эффингэма в Райдерс и удерживала его от женитьбы. Что именно думал Пип, осталось тайной, в его непрерывном и упорном возвращении к этому месту было что-то нездоровое, лишавшее Эффингэма присутствия духа, и временами ему казалось, что Пип получал определенное удовлетворение при виде прекрасного заточенного создания. Однако Пип терпимо отнесся к роли Эффингэма, хотя в его мягком уклончивом взгляде иногда проскальзывала раздражающая давняя мальчишеская издевка.
Поезд замедлил ход, и сердце Эффингэма забилось сильнее от радости и волнения. Конечно, он был безобидным, и, несомненно, все останется как прежде, и все же каждый год он ощущал, что приближается к развязке, какой бы она ни оказалась. Он положил руку на дверь. Ослепительная, пронизанная солнечным светом дымка повисла, как занавеска, над маленькой заброшенной станцией, где одинокая фигурка поджидала на платформе. Милая Алиса. Бедная Алиса.
— Там появилась новая девушка, по имени Мэриан Тэйлор.
— Где?
— Там, Эффи. Ее наняли кем-то вроде компаньонки для Ханны. Она очень образованная, преподавала французский в школе или что- то в этом роде.
— Откуда ты все это знаешь? Заходила к Ханне? Благодарю тебя за это.
В последние два года Алиса установила кое-какие связи со своей соперницей, отмеченные редкими визитами, и это радовало Эффингэма.
— Нет. Я просто не могла заставить себя зайти. Думаю, она еще не знает, что я здесь. Дэнис сказал мне.
Алиса продолжала покровительственно относиться к провинившемуся Дэнису, что удивляло и раздражало Эффингэма. Он не понимал, как она может выносить вид этой маленькой крысы после того случая.
— Ханна невнятно упомянула в письме о девушке, но я подумал, что речь идет о горничной. Я рад, что в ее окружении появилась женщина, раз уж ты потерпела неудачу в этом деле.
— Это не мое дело. Как ты знаешь, я сходила навестить Ханну только из любопытства. Не могу сказать, что она мне не понравилась, это невозможно, просто мы не поладили. Во всяком случае, мы друг другу не подходим. Но эта девушка — да. Приятная и такая милая. Ты должен познакомиться с ней, Эффи. Я пообещала ее пригласить.
«Алиса уже ревнует», — подумал Эффингэм, вслушиваясь в ее чрезмерно настойчивые интонации. — «В каждой женщине она видит угрозу, как будто все они охотятся на меня». Мысль о том, что все женщины охотятся на него, была не такой уж неприятной.
— Где ты встретилась с этой девушкой?
— Внизу на побережье, она пыталась собраться с духом и зайти в море, но ей не удалось.
— Благоразумное дитя! Ты, надеюсь, больше не плаваешь?
— Нет, я отказалась от плавания с тех пор, как растолстела и стала похожа на морскую свинку. Кстати, я видела тебя во сне прошлой ночью. Мы плавали вместе. И не только плавали. Ну да ладно.
Это странно — жизнь, которую человек проживает в снах других людей. Эффингэму было интересно, видит ли его во сне Ханна. Он никогда не спрашивал ее.
— Ты немного пополнела, но это идет тебе. — Бедная Алиса теперь действительно становилась толстой: плотная женщина средних лет, любящая собак и носящая твид. Может быть, профессия садовника заставляет человека так выглядеть — сутулиться и ходить широко расставляя ноги.
