Бью первое яйцо. Нюхаю. Оно нормальное. Выливаю его в раковину. Второе. Третье. Четвёртое и да… Вот оно. Тот, кто хоть раз разбивал тухлое яйцо, знают это жуткое амбре, перебивающее ароматы всех сортиров мира. А если оно попадает на пальцы, то сколько не мыль порошками, вонь будто забирается под ногти, в самые дальние уголки, и ещё несколько дней лезет в нос.
Прикрывая рукавом нос, я оглядываюсь на маму.
— Тухлое, да? — морщится она, а на лице как бы написано: мне плевать вообще.
Я киваю.
— Ну я же говорила, — жмёт плечами она. — Этим яйцам уже много дней… фу… — теперь вонь доносится и до неё. — Открой окно, Артём, брось ты эти яйца.
Я выливаю тухлятину в раковину и открываю воду. Однако на этом не останавливаюсь. Что если яйцо и правда протухло от времени? Я проверяю оставшуюся пару.
Они оказываются свежими.
***
Дома я не задерживаюсь и тут же возвращаюсь к Стёпке, который собирает мусор по гостиной.
— Одно протухшее, — говорю я, едва ворочая языком от… не знаю даже, страха, ужаса, удивления, восхищения.
— Я так и думал, — вздыхает Стёпка и как ни в чём не бывало швыряет в мусорный пакет использованные салфетки, хлебные куски, найденные на полу. Вид у друга такой, будто мы говорим не о временной аномалии, а о пересоленных кабачках.
— Чёрт возьми! — я запускаю пальцы в волосы, и нарезаю по гостиной круги. — Теория, кажется, и правда верна. Это… это сумасшествие какое-то!
Стёпка задумчиво отдирает от пола конфетный фантик и рассматривает его.
— На девяносто пять процентов понятно, что моя теория верна.
— Девяносто пять? Да тут все сто!
— Ну, яйцо и правда могло протухнуть от времени, — вздыхает Стёпка, отправляя фантик в мусорный пакет.
— Ты правда веришь, что оно протухло после двадцать третьего июля?
— Вопрос не в том, во что я верю, — Стёпка смотрит на меня и жестом профессора Гарварда поправляет очки. — Вопрос в том, как было на самом деле.
Я плюхнулся на диван и уставился на свои руки. Указательный палец всё ещё пах тухлятиной, и запах не давал мне успокоиться.
— Мне кажется, что я помню, на каком месте оно лежало, чёрт, по-моему, двадцать третьего я и правда хотел его разбить в яичницу.
— Ну это уже де-факто. Ты сильно потрясён, эмоциональный стресс начинает додумывать то, чего нет. Лучше возьми мусорный пакет и помоги мне в уборке. Успокоишься. Заодно, будем смотреть, не соизволят ли господа из Сомерсета нам чего-нибудь отписать.
За уборкой я и правда успокоился. Мы даже про петлю времени говорили мало. После пяти минут рассуждений перешли на истории из жизни. В основном, жаловались друг другу, как жестоко поступила с нами судьба и как окружающий мир перевернулся в последние дни, пока мы не общались.
Стёпка повторял мои чувства, в основе которых прочным фундаментом легла пустота.
Мы отдраили дом, проверяя Стёпкино мыло каждый пятнадцать минут. Сомерсет молчал. Вернулся Серый, на троих мы сообразили сухой обед. При старшем брате Стёпки разговоры о времени совсем ушли в небытие. И уже после обеда, под вечер, стащив из холодильника оставшиеся жестяные баночки колы, мы со Стёпкой перебрались на задний двор и вновь заговорили об аномалии.
К крыльцу примыкали две тахты, на них, попивая колу, мы рассматривали серое полотно вечернего неба и болтали на темы, которые другим показались бы либо историей Голливуда, либо бредом сумасшедших подростков.
— Ну и что, что они не написали, — говорит Стёпка. Его глаза закрыты под стёклами очков. — Даже если и не напишут, ну… куда деваться. Я сразу предположил, что спасение Андрюхи цель невыполнимая.
— Ты не понимаешь, — вздыхаю. — Я же теперь всю жизнь буду мучиться, гадая, что там с мелким. Бедняга. Ты представляешь. Всю жизнь в одном дне.
— Ну… если он не просыпается каждое утро в одном месте, то я бы ему даже позавидовал, — внезапно говорит Стёпка. — Ты представляешь, сколько всего можно сделать? Перед тобой неисследованная планета. Натворил делов, а завтра все уже забудут. Можно посетить все страны, изучить жизнь людей на планете.
— Если б ещё деньги на это иметь, — усмехаюсь я.
— Умный человек сможет несколько месяцев понаблюдать за банком, изучить каждый миллиметр, а потом утром ограбить, днём купить билет, вечером вылететь и в полночь быть в Америке. Ну и пусть, что у тебя утром все деньги исчезнут, ты своего добился.
— Да, но моего опарыша умным не назовёшь, — усмехаюсь я и гляжу на качели у изгороди, на которых любил качаться Андрюшка, когда мы приходили в гости к Стёпке.
— Так было до настоящего двадцать третьего июля. Зацикленность в одном дне быстро разовьёт его интеллект. Сам вспомни, как его изменили двадцать три пребывания в одном дне. Умно разговаривал?
— Как ботаник, — улыбаюсь я, и печаль вдруг толкает сердце.
— Ну вот. К тому же, в твоих руках бессмертие.
— Это неплохо, да, но мне кажется, что мелкий просыпается всё время в одной кровати, — отвечаю я. — Ну сам подумай, если его арестуют за ограбление банка, посадят за решётку. А утром всё вернётся на двадцать третье июля. Представь, как утром сокамерники удивятся. Откуда ни возьмись тут появляется новый мальчишка.
Стёпка какое-то время делает мелкие глотки колы, а потом говорит:
— Скорее всего, ты прав. Я бы это объяснил иначе. Постоянство пространства, вот как. Однозадачность матрицы пространства.
— Во! Точно! Я знаю слово матрица! — усмехаюсь я.
Стёпка выплёвывает смешок, приоткрывает один глаз и косится на меня.
— Не расстраивайся, — говорит он. — Главное, знать, что твой брат жив. А остальное… остальное — это лишь печаль от расставания.
— Да, — вздыхаю. — К тому же, остаются ещё подлые пять процентов.
Когда мы со Стёпкой расстаёмся, темнеет, а я стою на лужайке перед домом, оглядываюсь и говорю:
— Стёпка, а мы точно с тобой не психи?
Друг задумчиво заводит глаза, а потом говорит:
— До смерти мамы я бы сказал, что мы однозначно психи, но после её смерти, мне кажется, что вокруг всё неправильное. Я люблю думать логически, и раньше я знал, что такое смерть, и что ей не нужен пригласительный билет, но…
— Но одно дело знать, а другое — видеть её своими глазами, — перебиваю.
— Да, — кивает Стёпка. — Теперь мир кажется мне алогичным. Так что, раз уж на то пошло, то это мир сошёл с ума, а не мы.
Я задумываюсь.
— А знаешь, ты прав. Я даже готов отправиться в прошлое за своим братом. Я такой пустой, что не удивлюсь уже ничему и нисколько!
В тот вечер я ошибался.
****
Следующее утро будит меня настойчивым звонком в дверь. Я барахтаюсь в кровати словно черепашка, которую перевернули на спину. Мне кажется, что во мне живёт злобный демон, преследующий единственную цель: запутать меня во сне. Я часто просыпаюсь в неестественных позах, когда левая рука ничего не чувствует, правую ногу пронзают миллионы иголок.
