Атос попробовал гриб и съел его. Грибы действительно были хороши. И ягоды были хороши, и он почувствовал себя бодрее. В деревню возвращаться ему тоже не хотелось. Он попытался представить себе местность, как объяснял и рисовал ему прутиком на земле Колченог, и вспомнил, что Колченог говорил о дороге в Город, которая должна проходить где-то в этих местах. Очень хорошая дорога, говорил Колченог с сожалением, самая прямая дорога до Города, только не добраться до неё через болото-то, да и неизвестно, есть она сейчас или нет её… Возможно, Навина тропа и была этой дорогой. Рискнуть стоило. Но сначала нужно было всё–таки вернуться.
— Придётся всё–таки вернуться, Нава, — сказал он, когда они поели.
— Куда, в ту деревню? — Нава расстроилась. — Ну зачем ты это говоришь, Молчун? Чего мы в той деревне ещё не видели? Вот за что я тебя не люблю, Молчун, так это что с тобой никак не договоришься по-человечески… Только что ведь решили, что больше возвращаться в ту деревню не станем, а теперь ты опять заводишь разговор, чтобы вернуться…
— Придётся вернуться, — повторил он. — Мне самому не хочется, Нава, но надо туда сходить. Может быть, нам объяснят там, как отсюда побыстрее попасть в Город… Ты не сердись, Нава, ведь мне самому не хочется…
— А раз не хочется, так зачем ходить?
Он не хотел и не мог объяснить ей — зачем. Он поднялся и, не оглядываясь, пошёл в ту сторону, где должна была быть деревня. Нава догнала его и пошла рядом. Некоторое время она даже молчала, но в конце концов не выдержала.
— Только я с этими людьми разговаривать не буду, — заявила она. — Ты теперь с ними сам разговаривай. Сам туда идёшь, сам и разговаривай. А я не люблю иметь дело с человеком, если у него даже лица нет. От такого человека хорошего не жди. Мальчика от девочки отличить не может… У меня вот с утра голова болит. И я знаю, почему…
Они вышли на деревню неожиданно. Видимо, Атос взял слишком влево, и деревня открылась между деревьями справа от них. Всё здесь изменилось, но Атос не сразу понял, в чём дело. Потом понял: деревня тонула. Треугольная поляна была залита чёрной водой, и вода прибывала на глазах, затопляя дома. Поляна вместе с деревней погружалась на дно озера. Атос беспомощно стоял и смотрел, как исчезают под водой окна, как оседают и разваливаются размокшие стены, как проваливаются крыши. И никто не выбегал из домов, никто не пытался добраться до берега, ни один человек не показался на поверхности воды. Пожалуй, самой удивительной характеристикой топографии Пандоры является необычайно быстрое перемещение фронта озёр и болот… Перемещение фронта… На всех фронтах… Борьба… Скальпель… Но Валентин был мёртв. Он был мёртв уже по крайней мере две недели… Плавно прогнувшись, бесшумно канула в воду крыша плоского строения. Над чёрной водой пронёсся словно лёгкий вздох, по спокойной поверхности побежала рябь. Всё кончилось. Перед Атосом было обычное треугольное озеро.
— Всё, — сказал Атос.
— Да, — сказала Нава. У неё был такой спокойный голос, что Атос невольно взглянул на неё. Она и в самом деле была совершенно спокойна. Даже, кажется, довольна. — Это называется Одержание, — сказала она. — Теперь здесь всегда будет озеро, а те, кто в домах, станут жить в этом озере. Вот почему у них не было лица, а я сразу и не поняла. Кто не хочет жить в озере, тот уходит. Я бы, например, ушла, но когда-нибудь всё равно всем придётся жить в озере. Может быть, это даже хорошо. Никто не рассказывал… Пойдём, — сказала она. — Пойдём на тропу.
* * *Вначале тропа шла по удобным сухим местам, но спустя некоторое время она круто спустилась со склона холма и стала топкой полоской чёрной грязи. Чистый лес кончился, справа и слева опять потянулись болота, сделалось сыро и душно. Нава чувствовала себя здесь гораздо лучше. Она непрерывно говорила, и Атос понемногу успокаивался. В голове снова привычно зашумело, он двигался, словно в полусне, отдавшись случайным бессвязным мыслям, скорее даже не мыслям, а представлениям. В деревне все уже давно встали. Колченог ковыляет по главной улице и говорит всем встречным, что ушёл Молчун и Наву с собой забрал, в Город, наверное, ушёл, а Города никакого и нет. А может, и не в Город, может, в Тростники ушёл, в Тростниках хорошо рыбу подманивать, сунул пальцы в воду, пошевелил, и вот она, рыба. Да только зачем ему рыба, если подумать, не ест Молчун рыбу, дурак, хотя, может, решил для Навы рыбу поймать, Нава рыбу ест, вот он её и будет кормить рыбой, но только зачем он тогда всё время про Город спрашивал? Нет, не в Тростники он пошёл, и нужно ожидать, что не скоро вернётся… А навстречу ему по главной улице идёт Кулак и говорит всем встречным, что вот Молчун всё ходил, уговаривал, пойдём, говорил, Кулак, в Город, послезавтра пойдём, целый год звал послезавтра в Город идти, а когда я еды наготовил невпроворот, что старуха ругается, тогда он без меня и без еды ушёл… А ведь один уходил-уходил вот так без еды, дали ему в лоб, больше не уходит, и с едой не уходит, и без еды не уходит, так ему дали… А Хвост стоит рядом с завтракающим у него дома стариком и говорит ему: опять ты ешь и опять ты чужое ешь, ты не думай, мне не жалко, я только удивляюсь, как это в одного такого тощего старика столько горшков еды помещается, ты ешь, но ты мне скажи, может быть, ты всё–таки не один у нас тут в деревне, может быть, вас трое или хотя бы двое, ведь на тебя смотреть опасно, как ты ешь, наешься, а потом говоришь, что нельзя…
Нава шла рядом, держась обеими руками за его руку, и рассказывала:
— Потом жил у нас в деревне один мужчина, которого звали Обида-Мученик. Ты его не помнишь, ты тогда без памяти был. А этот Обида-Мученик всегда на всё обижался и спрашивал: почему? Почему днём светло, а ночью темно. Почему мертвяки женщин угоняют, а мужчин не угоняют. У него мертвяки двух жён украли, одну за другой. Первую ещё до меня, а вторую уже при мне, так он всё ходил и спрашивал, почему, спрашивал, они его не украли, а украли его жену. Нарочно целыми днями и ночами по лесу бродил, чтобы его тоже угнали и он бы своих жён нашёл, но его так и не угнали, потому что мертвякам мужчины ни к чему, им женщины нужны, так уж у них заведено, и из-за какого-то Обиды-Мученика они порядков своих менять не стали… Ещё спрашивал, почему нужно на поле работать, когда в лесу и без того еды вдоволь, поливай бродилом и ешь, староста ему говорит: не хочешь — не работай, никто тебя не принуждает, а тот всё твердит, почему да почему… Или к Кулаку пристал. Почему, говорит, Верхняя деревня грибами заросла, а наша никак не зарастает? Кулак ему сначала спокойно объясняет: у верхних Одержание произошло, а у нас ещё нет, и весь вопрос. А тот спрашивает, а почему у нас Одержание не происходит так долго? Измотал он Кулака, закричал Кулак громко, на всю деревню, и побежал к старосте жаловаться, староста тоже рассердился, собрал деревню, и погнались они за Обидой-Мучеником, чтобы его наказать, да так и не поймали. К старику он тоже приставал много раз, старик даже к нему есть перестал ходить, а потом не выдержал и сказал: отстань ты, говорит, от меня, у меня из-за тебя пища в рот не лезет, откуда я знаю — почему? Город знает, почему. И всё. Пошёл Обида-Мученик в Город, да так больше и не возвращался…
