И вдруг, эта средняя особь наступает своей лапкой на меня! Я изо всех сил дергаюсь. Сил у меня (с обновленным-то сердцем!) — полно! Я сбрасываю с себя этого огромного монстра. Он уже не танцует и не поет. Он летит с верхней полки вниз. В реальности (не во сне) это оказался Вадик-Диплодок. Не давала, похоже, покоя его патологической натуре моя недавняя нестандартная, довольно сексуальная, наверное, поза.
Вот он и упал, и лежит кверху лапками.
31. Ни на секунду Он не сомневался, что гибель Вадика-Диплодока «повесят» на Него. Почему? Можно, конечно, порассуждать — почему. Но все рассуждения были бы неполны и неточны. Он уже Видел, Он уже Знал. И это Знание, это Видение были точнее и многограннее любых рассуждений и размышлений.
Я витал над Его телом и совсем не чувствовал боли, хотя с Него в это время сползала потихоньку кожа. Я видел, как лицо пятидесятилетнего человека превращалось в молодое красивое лицо. По сути, Он оставался из той же плоти, что и был, но плоть эта подчинялась уже совершенно другим законам.
Вернувшись в тело, я все-таки задумался о своей судьбе. На тот момент у меня еще было два серьезных пробела в Знании. И несколько мелких пробелов. Хоть я и умел уже обновить внутренние органы и омолодить внешность, но не мог пока Пройти за ту самую точку. За Point of No Return. За Точку Невозврата.
А я хотел вернуться за ту точку, когда вошел домой и увидел лежащего на полу Баранова. За ту точку, которая сделала непоправимыми отношения с Милочкой. За ту точку, когда заправлять в моей родной стране стали Капитоньевы, Барановы, Якимовы. Для которых главное в жизни — «опустить» того, кто от них отличается, кто живет не по их принципам. Подспудно они понимали, что есть высоты не для них. Они и не стремились к высотам. Для них важнее, чтобы другие не прошли на высоту, недосягаемую для них.
Я и без умницы-адвоката понимал, что буду затоптан, раз уж попал под эти копыта. Хоть не расстреливают нас теперь, и на том спасибо. Но топчут, где могут. Мису Кричухина его сосед-алкаш тоже топчет. И в камеру Михаила Понайотовича давно бы отправил, да опоздал лет этак на семьдесят. А со мной у них — получилось. Что теперь? Писать апелляции? Кассации? Чтобы их рассматривали такие же Барановы, Капитоньевы и Добрецовы? Нет, у меня есть другой путь. Я теперь обязан пройти за Point of No Return. Там, за Точкой Невозврата, изменяется прошлое, изменяется будущее, изменяются судьбы людей, планет, галактик. Если я не пройду за эту точку, то сгнить в камере — единственное, чего я достоин. Буду сидеть и писать жалобы, апелляции, возражения? Нет. А вдруг — Пройду?
32. У меня могут отнять имущество, свободу, здоровье, жизнь. Но никто никогда не сможет отнять у меня Этот Контакт. А что может быть дороже и важнее Его?
Где бы я ни был, что бы ни произошло со мной, в каком бы состоянии я ни оказался, я всегда теперь смогу Выйти на Этот Контакт.
Контакт теперь для меня — цель. Но цель способна воздействовать и на причины. Контакт открывает возможности. У меня не будет ни малейшей проблемы отсюда, из этой дурацкой камеры, выбраться. Каюмба кинет мне лиану. Сегодня я ее приму. И выберусь. И мы понесемся по бескрайней прерии, чтобы там, вдали от всех, зачать новую цивилизацию. Цивилизацию Сынов Неба.
33. Так надоела Смерти ее однообразная и далеко не чистая работа, что присела Она на скамеечку, прислонила к стене свою косу с непросыхающей кровью и с грустью смотрела перед собой. Вокруг резвились дети. Одни прыгали, играя в классики, другие — через скакалку, третьи играли в пятнашки, с хохотом гоняясь друг за другом и повизгивая от восторга, а самые маленькие — копошились в песочнице.
Только в мае бывают такие дни в нашем городе: свежая нетронутая зноем листва на деревьях, слепящее, но нежаркое солнышко и резвящиеся на улицах, во дворах и сквериках дети.
Давно Смерть просила у Господа не то что отпуск, хоть выходные на пару дней, на день. Обращалась даже с письменными заявлениями. Но Он — отказывал. При Его масштабах несколько дней оборачивались годами, несколько лет — тысячелетиями. Писала Она заявления, конечно же, кровью, а чем еще Ей писать? Резолюция одна и та же: отказать! И вчера отказали, и тысячу лет назад, и десять тысяч. Уж очень много работы. А Она — одна на всех. «Но хоть часок поиграть с детишками, хоть полчасика!» — умоляюще вздохнула Смерть.
Она стала раздавать детишкам конфеты, пряники. Дети говорили «спасибо» и продолжали прыгать, скакать, быстро забыв про эту странную старуху, страшную на вид, но, как оказалось, судя по конфетам и пряникам, — добрую. Некоторые даже «спасибо» не сказали. Подумаешь, видят они Ее впервые, и вряд ли увидят когда-нибудь снова. И только Старуха Знала, что увидят. Каждый из них увидит. Только кажется им, что будет это так нескоро, будто и вовсе не будет этой встречи никогда.
С кульком пряников и конфет Смерть подошла к песочнице. Двое малышей катали игрушечные грузовики с песком, а маленькая девочка с бантом в золотистых волосах лепила куличики из формочек. Когда Смерть протянула ей конфетку, девочка пристально посмотрела на Нее и вместо «спасибо» сказала довольно странную фразу, но сказала с уверенностью, будто застукала угостившую ее Старушку за чем-то нехорошим:
— Я тебя знаю…
— Откуда ж ты можешь знать меня?! — улыбнулась Смерть, отметив про себя, что не улыбалась так искренне и по-доброму уже более полутора тысяч лет.
— Ты приходила за мной. Я — Помню! Я не всегда была маленькой девочкой. Я была раньше дяденькой. Большим и сильным. Я был — воин! — гордо сверкнула глазами маленькая девочка.
Девочка зажала свою конфету в кулачке и вернулась к своим формочкам. И Смерть вернулась на свою скамейку, где стояла прислоненная к стене дома Ее страшная коса, а рядом резвились детишки. Они были постарше той маленькой девочки. И о Ней, о Старухе, уже не помнили.
34. Простите, повторяюсь, но это действительно так: злейший враг делового человека — секретарша. Сколько потрачено сил, чтобы пробиться на переговоры к шефу, сколько вымотано нервов, сколько перспективных проектов не воплотилось в жизнь только из-за того, что вовремя не попал на прием к человеку, от которого судьба твоего проекта, казавшегося таким перспективным и талантливым, зависела!
Было это задолго до эпохи мобильных телефонов, я звонил, как обычно, по работе. И, как обычно, очаровывал очередную секретаршу. Я ей опять про белого коня, про искрящиеся на солнце латы и шлем. И при всем при этом — нет, не с мечом, с букетом белых роз!
И вдруг обнаруживаю, что все мои словесные старания ни к чему: я неправильно набрал номер своего абонента. Тем не менее, меня терпеливо выслушали. Вместо традиционного в подобной ситуации: — Протри глаза, козел, смотри, в какую кнопку тычешь! Или более деликатного, но механического: — Внимательнее набирайте номер! — я услышал очень вежливое, очень доброжелательное, человечное: — Извините, а куда вы звоните? Может быть, я вам помогу?
