Его лицо стало сосредоточенным, суровым. Он знал теперь, что должен делать. Прежде всего защитить товарищей от действия могучего зеленого солнца, от его пламенных лучей. Наручный термометр показывал 70 градусов жары! Поминутно оступаясь на шуршащей гальке, он торопливо перебегал от одного к другому, выводя регуляторы охлаждения на каждом костюме влево до упора. Это должно было обеспечить нулевую температуру внутри скафандров. Затем он стал переносить товарищей к атомоходу.
***
Альфа Эридана прошла зенит и стала медленно клониться к западу, когда он, еле двигая ногами от усталости, наконец, сел за руль и включил двигатель; но вместо знакомого пения атомного реактора ощутил пугающую звонкую тишину. Он снова включил двигатель — и снова тишина. Недоумевая, Руссов поднял капот. В глаза ему сразу бросился светящийся диск счетчика излучений. «Ионизация нарастает! — кричал его красный зрачок. — Уходи». Вероятно, одним из разрядов ударило по двигателю атомохода. Многочисленные короткие замыкания, о которых свидетельствовали оплавленные, сгоревшие концы проводов, контакты и сердечники реле, нарушили взаимодействие всех частей автоматической схемы, вывели из строя защитные экраны и каскады реактора, и теперь его излучение просачивалось наружу, с каждой минутой усиливаясь. Он еще раз взглянул на счетчик — пять тысяч рентген в час… Это предел, выше которого скафандры уже не защищают!..
Нельзя было оставаться в атомоходе ни минуты больше. Он бросился выносить тела товарищей из опасной зоны.
Мерно рокотал фиолетовый прибой, ему вторил глухой шум деревьев на опушке леса, а Руссов, задыхаясь и тяжело переставляя непослушные, будто свинцовые ноги, все отмеривал мучительно-длинные метры: восемьдесят шагов с тяжелой ношей до опушки леса, восемьдесят шагов обратно. И так ровно одиннадцать раз. Когда он бережно опустил на землю последнего астронавта, ему сделалось плохо. Он с полчаса отдыхал в каком-то странном полусне. Когда он с трудом поднял голову, ярко-желтое веко заходящей Альфы Эридана скрывалось за красноватым горбом лесистого мыса справа от него. Усталость, тяжесть в голове и грозное настоящее вернули его в состояние угрюмой напряженности. «Что же делать?.. Атомоход неисправен… До „Паллады“ двенадцать километров… Почему в корабле нет запасного атомохода? Постой, постой!.. А гравиплан! Ура! Грaвиплан!..» Он закричал от радости. Ведь в «Палладе» есть гравиплан, большая вместительная машина! Ему надо лишь добраться до корабля… Вдруг он замер. Он вспомнил, что гравиплан разобран, что механик и электронный инженер перед посадкой обсуждали схему сборки машины; гравиплан существовал лишь в виде более или менее крупных узлов и деталей, укрытых в грузовом отсеке. Руссов бессильно опустился на землю. Одному ему не собрать гравиплана — по крайней мере до тех пор, пока он не будет знать его устройства и взаимодействия частей так же хорошо, как знали это Жонт и электрографик Федоров. Как же быть? Идти налегке в звездолет, бросив здесь товарищей, и приниматься за изучение схемы гравиплана? На это уйдет, наверное, несколько месяцев. Да, но товарищи не могут здесь находиться больше двух-трех дней.
Они должны быть как можно быстрее погружены в спасительный холод гипотермии… Как же доставить их в корабль?.. Он в отчаянии повел головой и с трудом встал на ноги. На фиолетовом небосводе зловеще догорала желтая заря. «Не уйдешь отсюда! — крикнула ему заря. Да, да, не уйдешь…», «Мы тебя не выпустим!..» — кивали ему еще алевшие в лучах солнца верхушки гигантских «папоротников», и даже равнодушные ко всему звезды, рассыпавшиеся в небе узорами незнакомых созвездий, неодобрительно щурились и злорадно подмигивали ему.
Руссов все-таки пошел опять к атомоходу, мучительно размышляя о том, как найти выход из этого отчаянного положения. Носить по одному человеку к звездолету? Одиннадцать раз туда, одиннадцать раз обратно… двенадцать километров и еще двенадцать километров… почти триста тысяч шагов, причем половину пути с тяжелым грузом… Он понял, что это ему не под силу…
Так же как и в земных тропиках, ночь здесь наступила внезапно. Он ощупью нашел защелки и в раздумье откинул пластмассовые борта атомохода.
«Тупица! Вот платформа для перевозки! Борт!» Догадка окрылила Руссова. Он быстро нашел необходимые инструменты и, включив нашлемный прожектор, снял боковые борта атомохода. Яростно орудуя инструментами, он пробил на передней кромке каждого из бортов по два отверстия, продел в них гибкий канат, благодаря судьбу за то, что он оказался в ящике запасных деталей, и, впрягшись в лямки, почти бегом потащил обе «платформы» к чернеющим вдали телам товарищей.
Руссов бережно разместил тела товарищей на обоих бортах и со вздохом подумал о том, что, пожалуй, оба «поезда» сразу ему не свезти. На каждом листе — шесть человек, полтонны драгоценного груза. Он напрягся и потянул одну из платформ.
Она тяжело сдвинулась с места. «Это нелегко… но нужно довезти… надо». Он решительно впрягся в первый «поезд».
Стало совсем темно. Нашлемный фонарь бросал вперед дрожащий, неверный луч света. Первобытный лес встретил его мраком, зловещим, настороженным молчанием, изредка нарушаемым сонным хлопаньем крыльев уснувшей птицы да какими-то неясными шорохами. Он внутренне содрогнулся, но вскоре успокоился, вспомнив, что у него есть мощный атомный излучатель. Он остановился, взял излучатель и передвинул рычажок генерации излучений на красное деление. Теперь излучатель мог своим лучом расплавить самые твердые породы.
Руссов останавливался через каждые сто метров.
Его сердце отчаянно колотилось, не хватало дыхания, каждый новый шаг вперед был мучительной пыткой. Нечеловеческие усилия, которые он был вынужден прилагать, чтобы тянуть вперед тяжелый «поезд» с астронавтами, вскоре окончательно истощили его. Мускулы ног и рук отказывались повиноваться. Лямка невыносимо резала плечи, плотно вдавившись в упругую ткань скафандра. Но он шел, тяжело переставляя ноги, делая в час не более километра. Лесу, казалось, не будет конца. Он потерял представление о времени и месте, но все шел и шел, спотыкаясь, падая, вставая, чтобы сделать два-три судорожных рывка вперед, и снова падал. Наконец он упал, попробовал подняться и не смог. Тяжелый сон сковал его усталое тело.
…Проснувшись, Руссов не сразу вспомнил, как попал в эти места. Уже брезжил рассвет. Верхние листья растений затлелись золотыми искрами, впереди в просветах деревьев зеленело небо. Он тупо посмотрел на одеревеневшие руки: пальцы распухли, а ладони болезненно горели. Удивленно вглядывался он в просыпающуюся красоту чужого утра. Оказывается, он уже почти достиг границы леса. Почувствовав прилив энергии, он встал, смахнул капли росы, растекшиеся по стеклу шлема, и снова двинулся вперед. Вдали у горизонта уже сверкал корпус «Паллады». Он достиг звездолета за каких-нибудь пять часов, но у входного люка силы оставили его.
