- Тебе никогда не казалось странным, - задумчиво сказала Марина, - что по телевизору мертвые люди вперемешку с живыми улыбаются, поют, разговаривают?
- Они не мертвые, - сказал я. - Они вечно молодые... Так кто ж такой ренегат? Кто тебе рассказал про вчерашний мальчишник? Леха?
- Он самый. Скоро придет. И тебя, между прочим, попросил позвать. Чего-то вы с ним якобы вчера не закончили - разговора какого-то.
- Мы с ним еще и не начинали, - усмехнулся я. - Так он тебе все растрепал? Про Артема?
- Откуда я могу знать, все или не все? Слушай, Ванечка... можно тебя спросить... одну неприятную вещь... но очень хочется...
- Валяй, - сказал я. Почему-то возникла бредовая мысль, что она сейчас спросит: "Ты Артема убил?" Нет, не так: "Вы убили-с?"
- Ты ведь, Ванька, совсем не такой безобидный одуванчик, каким прикидываешься. И не надо так хлопать своими роскошными ресницами, пожалуйста. Гляжу на тебя и думаю: жалостные истории, которые ты мне на днях рассказывал - липа... Скажи, ведь наврал? Все было примерно так, но совсем наоборот? Не был ведь ты несчастною жертвой?
- Как ты догадалась?
- Мой бывший муж - психоаналитик.
- Вот как, - сказал я.
- Вот так. Никакой авиакатастрофы не было? И отец твой жив - здоров?
- Семь лет как умер. Инфаркт.
- То есть никакого отношения к твоему побегу с исторической родины это не имеет?
- Ни малейшего.
- И никаких братков-жуликов не было?
- Не было, - сказал я с некоторым раздражением. - То есть знакомые такие у меня имелись, но совсем не тогда и совершенно в другом контексте. Откуда ты такая умная взялась?
- А было... что же было? Полагаю, два человека, из которых один разлюбил, а второй не мог его оставить в покое - это было. И смерть какая-то была. А поскольку родители не при чем, а ты передо мной живой и здоровый... Дориан Грей из деревни Гадюкино...
Я невольно усмехнулся:
- Ну и язычок же у тебя...
- ...следовательно, умер тот, другой.. а ты в своей печальной повести просто поменял роли. Так что с ним случилось?
- Повесился, - пробормотал я. - Теперь откажешь мне от дома?
- Да что ты! - опешила Марина. - Какое мое дело?! Потом, знаешь, в любви так сложно разобрать, кто жертва, а кто палач... Только я одного не пойму: ты ведь на самом деле до сих пор в депрессии пребываешь, это видно. Почему? Мало ли кто вешается из-за нас? Насильно мил не будешь. Это дело житейское. Отчего ты так убиваешься?
Ничего она не поняла, подумал я с облегчением. Насквозь меня - не видит. Просто логика-психология. Ох уж эти умные дамы.
- Ты будешь смеяться, но совесть мучает, - сказал я.
- Совесть? Ну-ну, - она бросила на меня скептический взгляд. - А мачеха-то хоть в Ленинбурге у тебя была?
- Отцова жена? Почему была? Она и сейчас есть.
- О, слава аллаху, хоть что-то есть. А до полусмерти тебя, конечно, никогда не били?
- Представь себе - били. Только совсем по другому поводу, - сказал я почти машинально: меня, как током, ударило еще одно забытое, запрятанное воспоминание.
Как мог я об том случае не подумать? А ведь мое подсознание само приплело это к клубку выдумок! Тогда, на четвертом курсе, староста (мой тогдашний приятель) болел, не то прогуливал, и я за него получил стипендию на всю группу, а был уже вечер, после пятой пары, и пришлось мне с деньгами домой тащиться. Кто-то выследил. Что вы хотите, у нас в универе такие штучки тогда были не редкость, да и сейчас, думаю, тоже случаются.
Их было не то четверо. Уж очень мне не хотелось отдавать дипломат, я представлял, какими это грозит проблемами, и дрался - ну если не как лев, то по крайней мере как очень рассерженная кошка. Одного узнал в лицо видел часто в дискотеке. Потом, в больнице, так живо, ярко представил себе это лицо разрезанным колесом трамвая... Когда выписался - случайно узнал, что на него, в свою очередь, напали какие-то типы и забили до смерти, как раз на следующий день после того инцидента со мной... Его - до смерти, а мне повезло больше, все косточки срослись, даже шрама ни малейшего не осталось. И я совсем забыл.
Значит, не два случая, а три! Три смерти. Со времени первой - десять лет прошло. И десять лет, как мое лицо и тело перестали меняться. Время замерло для меня в двадцать три года. Но ведь тогда, десять лет назад, это не была ненависть, просто... Что за бред! Хватит! Это вчера от водки такие глупости в башку лезли. Больше ни капли, ни стакана.
- Мусенька, - сказал я ласково-вкрадчиво, - как ты определила, что я вру? Мне казалось, я очень убедительно сочинял. Чуть сам не прослезился.
- Отвечу, если объяснишь, с какой целью врал.
- Мне показалось, тебе приятно, когда мужчины перед тобой унижаются.
- Верно, - сказала она с едва заметным недовольством. - Ты тоже проницательный. Но это относится только к тем, у кого на меня виды. У тебя ж их нет?
- У меня ни на кого нет никаких видов, - дипломатично ответил я.
- Вот и славно. Ты будешь мне как бы братом. Братец Иванушка! - Она выдала мне обольстительнейшую улыбку, сверкнув зубами. (Наверное, они стоили дороже Артемовых раз в пятьдесят. Если не в пятьсот.)
- Так как же ты догадалась, что я рассказал неправду?
- Ты из себя корчил этакого бедного падшего ангелочка... А у меня ты вызываешь совсем иные ассоциации.
- Какие же? - спросил я.
Хоть она меня и раскусила, я все равно продолжал немножко играть роль. Конечно, мне было интересно, какие там ассоциации я у нее вызвал, но я - я настоящий - никогда бы не задал этого вопроса. Я обычно избегаю разговоров о себе с другими людьми, даже такими милыми, как она. Но она жаждет откровенности и задушевности - пусть получит их. Я всегда стараюсь доставлять приятным людям максимум удовольствия - в том случае, если это мне ничего не стоит.
- Идет по лесу хищник... - начала Марина с интонацией сказочника. - В глазах усталость, бока ввалились... но на зубки ему лучше не попадать. А как найдет жертву, как цапнет, как переломит хребет, как перегрызет горлышко...
- Все это даже лестно, darling, - сказал я с чрезвычайной вежливостью. - Однако вынужден констатировать, что в данном случае проницательность тебе изменила. Я не хищник.
- А кто ты? - она усмехнулась довольно неприятно.
- Я загнанная лошадь, которую некому пристрелить... Вообще, что мы все мою биографию обсуждаем? Человека замочили!
Марина капризно передернула плечом: то ли моя биография казалась ей интересней, чем какое-то там убийство, то ли она просто не любила толковать о неприятных вещах: когда о них молчишь, можно перед самим собой притвориться, будто их не существует. Я тут же сдался, уступил, и мы продолжили наш психоаналитический треп. Мне было, в сущности, все равно, о чем разговаривать. Мы играли в пинг-понг, кидались репликами. Я продолжал самоуничижаться. Марина заявила, что от меня ей не требуется признания ее превосходства, но я в этом сильно сомневался. Она могла даже не отдавать себе в этом отчета, но было ясно: единственная поза, в какой может находиться мужчина в ее присутствии, - коленопреклоненная. А мне не жалко. Отчего не пасть на колени, если ей от этого хорошо? Когда мне не наступают на хвост, я покладист, уступчив и кроток. Как гадюка.
