— Сегодня день юмора? Первое апреля? — завопил Хлыщ. — Каждый сходит с ума по своей надобности? Заткните ему глотку.
— Подожди, — вступил Корень, подходя поближе к новичку. — Карлик, перестань шуметь, коридорный придет. Скажи толком, значит мы пять лет в ускорителе проторчали?
— Я тут диплом делал, — разъяснил Фарбер.
— Слава богу, физик, — вздохнул Серый. — А я уже начал думать, дело до фермеров дошло.
— Да фермер я, — возразил Фарбер, — а физику давно бросил.
— Опять ничего не понимаю, — заныл Серый.
— Замолчи ты, а то интерфейсы пообрываю, — буркнул Хлыщ.
Корень укоризненно посмотрел на скрипача и программиста. Внутри он ощутил давно забытый зуд, он почувствовал — сейчас должно случиться нечто очень важное, словно к нему пришла какая-то новая идея. Собственно, она еще не пришла, именно, она еще не пришла, а только-только постучалась. И если бы он был начинающим мальчишкой, он ее и не заметил бы. Какой-нибудь любитель на его месте, наверное очень сильно разволновался, стал бы столы накрывать, нарзаном угощать, анекдоты рассказывать и вообще всячески завлекать. Но Корень был профессионалом, правда, поневоле безработным. Он не стал суетиться, он знал, доподлино чувствовал, что идея эта никуда не денется — сама придет и развалится на диване, еще и приставать начнет, на коленки попросится. Корень вдруг понял — этот дылда фермер должен сыграть какую-то важную роль в его судьбе, в судьбе его друзей, а быть может, и не только их одних. Он спросил, переходя на вы:
— Вы в город попали, потому что уборочная кончилась?
— Приехал обсудить, посоветоваться. Совсем плохой урожай, все пришлось катками заровнять, — ответил Фарбер. — Да я только на прием записался в министерство; приходите через недельку, говорят. Пришел, приехал, все мой язык длинный. Зачем я вообще с ним разговаривал? — перескочил Фарбер. — Но и то сказать, не каждый день землянина встретишь. Эх мистер Игор, мистер Игор…
Дикари встрепенулись: Серый уже собрался что-то спросить, но Корень показал ему кулак, Хлыщ приподнялся, а Желудь громко крякнул. Фарбер ничего не понимал.
— Вы продолжайте, — как можно мягче попросил Корень.
— Я с ним всего-то два раза поговорил, на совершенно нейтральную тему, а эти кретины: Гвалта, Гвалта; а я вообще не знаю никакой Гвалты…
Корень победно посмотрел на дикарей и торжественно произнес:
— Значит, Бычок дошел!
— Подождите, ничего не понимаю…
— Чего ты, Серый, не понимаешь? — Хлыщ отечески обнял Серого. — Через три недели после бегства Бычка на Санатории появляется землянин; дурья твоя башка, смычок ты неканифоленный, прыгай и радуйся, он прорвался.
— Может быть здесь совпадение, подлая игра случая? — Не унимался Серый.
Но его уже никто не слушал. Хлыщ заплакал как ребенок. Он подходил то к одному, то к другому, обнимался, тряс, сморкался, в общем, он был безмерно счастлив. Фарбер от удивления привстал, а Корень бережно усадил его обратно и спросил:
— Вас заподозрили в связи с землянином и Ремо Гвалтой?
— Да, они говорили, что Ремо Гвалта — опасный государственный преступник, они все спрашивали меня, что землянин знает о Гвалте, но я ничего не знаю об этом, честное слово.
Фарбер не понимал, чему радуются эти люди, он не понимал, зачем его поместили сюда. Он не хотел иметь с ними ничего общего; пусть они кричат и радуются, пусть плачут и ругаются — это его не касается. Это не могло его касаться. За несколько дней Фарбер потерял все: семью, ферму, нормальное жилье, он потерял свободу, свободу ходить, куда ему хочется, свободу делать то что он считает нужным. Они настоящие дикари, думал Фарбер, иначе их бы не поместили сюда, в душное высокнаучное подземелье. Боже! Санаторий ли это? За что его избили и бросили сюда? Из всего мрачного окружения единственным реальным и неоспоримым был гигантский ускоритель, модифицированный таким страшным образом.
— Не падайте духом, Карлик, — поддержал Корень. — Не сегодня — завтра все образуется и нас освободят; им придется это сделать. Иначе и не может быть.
* * *
До семи часов вечера оставалось десять минут, когда из отеля вышли двое — мужчина и женщина. Он — пришелец из других, неведомых ей миров; она — жительница здешнего мира, называемого странным и неуместным для планеты именем — Санаторий. Внешне они совершенно не соответствовали друг другу. Отдыхающие, проходящие мимо, оглядывались на них: женщины и люди в униформе оглядывались на него, мужчины засматривались на нее. На нем был легкомысленный свитер, свидетельствующий о полном невежестве его обладателя в вопросах современной моды. Его хромота создавала впечатление этакого романтического героя с налетом большой университетской науки. Она — полная его противоположность: шикарное платье с глубоким вырезом находилось в вопиющем противоречии с одеждой ее спутника. На какие шиши, спрашивается, хмыкнул про себя Варгин и спросил:
— Нам непременно нужно идти в театр?
— Конечно, вам обязательно нужно побывать там.
— Кэтрин, перестань говорить мне вы — это смешно.
— Если смешно — смейтесь. У вас хорошо получается.
— Жаркомба скрипучая. Поверь, я очень хочу побыть с тобой, но идти в театр… Понимаешь, я сегодня такой театр видел, мне теперь на долго хватит.
— Я понимаю, Изолятор ужасен.
— И это еще не все. Во вторник рейс на Землю, — добавил, опустив глаза Варгин.
— Вы улетаете? — спросила она и видя, что Варгин не решается ей ответить, помогла ему: — Боитесь меня расстроить? Не бойтесь, я же знаю, что вам нужно будет улететь, говорите же.
— Это последний рейс. Осталось два дня. — Он посмотрел на часы и уточнил: — два дня и пять минут.
— Два дня, — задумчиво повторила Кэтрин.
Она нагнулась и подняла с асфальта оранжевый лист.
— А как вы познакомились с Эфже? — спросил Варгин.
Словно была не одна, а две Кэтрин: одна — деловая и сосредоточенная, другая — наивная и отзывчивая. Эти две Кэтрин совершенно не уживались друг с другом. Когда что-либо угрожало непререкаемому божеству — нетривиальному прогрессу, появлялась сухая и холодная гимназическая дама.
— Это деловое знакомство, — плакатным тоном ответила Кэтрин.
— Кто бы сомневался, — Варгин не отступал. — Но, все же, согласись, парадоксально: простая школьная учительница и, можно сказать, — он принялся подбирать подходящее слово, — этакий столп нации, — выкрутился Варгин.
— Удивительная история. Однажды, четыре года назад, меня пригласили на заседание комиссии УНП по реорганизации системы обучения. Я сама не понимаю, почему именно меня. Ведь я тогда понятия не имела, что такое УНП, вообще, был отвратительный период. Мама умерла от ужасной болезни, начавшейся еще в молодости, когда она работала на резиновой фабрике. Брат куда-то исчез. Он даже не был на похоронах, — Кэтрин удивилась своим словам. — Странно, почему его не было на похоронах? Каким бы он ни был, он должен был прийти, правда?
