Глава десятая.
«И томной грустью жажды томиться сердце стало…»
53
Ржавые уключины взвизгнули.
Врач на освещенных мостках рассмеялся.
Он открыто рассмеялся, он ни от кого не прятался.
Крупные звезды стояли над Леней Врачом. Дивные звездные пояса, дымные призрачные дорожки. Конечно, настоящие чудеса всегда происходят в Австралии, зато в наших краях красиво… Я видел… Я отчетливо видел подпертую лиственничной колодой дверь бани… Сердце у меня пело…
– Они там?
– Все до одного.
– И Ботаник с ними?
– Нет, его нет. Ушел к Степанычу.
– Этим ты и воспользовался?
– Ну да. А ты? Ты утопил румына?
– Он нам пригодится.
– Зачем?
– Если я правильно понял, он ищет пазл.
– Еще один? Сколько их? – спросил Врач так, будто догадывался о поисках Нику Друяну.
Какая неправильная ночь.
Драка. Водка. Сырой погреб. Татарин, забрасывающий чадящую бересту в трубу погреба, отстреленный палец слабоумного. Что за круговорот, куда мы попали? Какое нам дело до Чаушеску, до какого-то пазла? К черту, решил я.
И услышал:
– Руки за голову!
54
Карабин.
Заправленная в штаны рубашка.
Ботаник строго выполнял порученное ему дело.
Подняв руки, я обреченно прислонился к смолистой сосне.
Ну, как понять такое? Кто тут за кем охотится? Когда все это кончится? Кому нужна нелепая игрушка, валяющаяся под скамеечкой? Почему (если речь идет о пазле), Кондукатора раз пятьдесят спросили о нем? Наконец, почему Нику Друяну, звездный астроном, сменил команду Фрэнка Дрейка на команду Рубика?
– Мордами в землю, быстро!
55
В советское время сотрудников госбезопасности нередко прикомандировывали к партийным вождям братских стран. В его ближайшее окружение. Так сказать, обмен опытом. «Не в шахматишки гонять». Последние слова я даже произнес вслух. Ботаник сразу насторожился. Занервничал, повел стволом «барса», Врач мгновенно этим воспользовался.
– Архип Борисыч!
Ботаник не ответил.
– Архип Борисыч, а как насчет шахматишек?
Врач явно искал живого контакта. Боялся, что Ботаник по неразумению выпустит из баньки Рубика. «Я люблю сгонять партию-другую, – врал Врач. – Я даже с настоящим гроссмейстером играл». И добавил, уже Бог знает на что надеясь: «С румынским».
– Это с кем?
– С Георгиу.
– С Флорианом? – опешил Ботаник.
– Ясный хрен, – горячо заговорил Врач. Он неудобно лежал на земле, чуть приподняв голову, разведя руки, как пловец, и бормотал: – Ну, ясный хрен, не с Ботвинником! Ты ствол на меня не наводи. Хочешь поговорить об этом? Я, правда, с Флорианом играл, он тогда в самом соку был, но очень уж любил ничьи. Хлебом его не корми, дай сделать красивую ничью. Я студентом был, – нагло объяснил Врач, – когда Георгиу приезжал на олимпиаду. Участвовал в сеансе одновременной игры. А у меня всегда свой стиль, – не удержался Врач. – Я резко выделялся. Даже ошибки по-своему делал. Георгиу это сразу оценил.
Как ни странно, Ботаник слушал.
Лицо вытянулось, в глазах теплился интерес.
Я страшно боялся, что Врач вот-вот пролетит на какой-нибудь неточности, но он был на чеку, извлекал из подвалов сознания все новые и новые подробности. «На мемориале Чигорина, помнишь, Георгиу подряд схватил шесть или семь половинок? – Врач легко переходил на ты, потом снова обращался к Ботанику с преувеличенным пиететом. – Еще бы одна, и Георгии вылетал из турнира. Помните? Но в очередной игре стоял против него Гас Рее».
Ботаник кивнул.
– А что Георгии сказал накануне игры?
– «Или партия будет результативная или пусть меня повесят на рее».
«Мулт, открой! Выйду, пасть порву, падла!» Крики в баньке усилились, наверное, они там сломали скамью, тяжело били ею в подпертую лиственничной колодой дверь. Но Архип Борисович этого не слышал. Имя румынского гроссмейстера загипнотизировало его. «Сами-то играли с Георгии?» – не отставал Врач.
Ботаник кивнул.
– Сколько партий?
– Три. Вместе ездили.
Ботаник не объяснил, куда они вместе ездили.
– И вы все три выиграли?
– Ты что!
– Проиграли?
– Это же, Флорина!
«Открой, Мулат» Открой, падла, глотку порву!»
– Да пальни ты по дверям, пусть они заткнутся, – страдальчески предложил Врач. – Вот расшумелись, поговорить не дают. В кои веки вспомнишь про шахматы, а они все норовят испортить.
Палить по дверям Ботаник не собирался, но и двери пока не торопился открывать. Нас это устраивало. «Открой, Мулт!» Темные тени играли на морщинистом лице старика. Сбитый с толку, он находился сейчас в каком-то в другом мире, может, в Румынии времен Кондукатора… Флориан Георгиу… Ганс Рее… Елена Чаушеску… Друг Нику… Сладкий ветер воспоминаний овевал седины Архипа Борисыча. Он даже покачал головой, наверное, не отказался бы от стаканчика анисовки. А Врач нашептывал: «Ты их не выпускай. Они опять все испортят». И осторожно запустил еще один пробный шар: «Ты, Архипыч, наверное, с самой Еленой Чаушеску играл? Говорят, умная была женщина, хотя родилась в заштатном городке. Кажется, Ленцуа, да? Там одни козы бегали. Я правильно запомнил? Хотите поговорить об этом? Помогала отцу продавать свечи, торговала семечками на вокзале. Простая девушка, да? А время пришло, возглавила Академию наук. Я считаю, это нормально. Так и должно быть. У нее-то выигрывали?
– Как можно?
– А почему нет?
– Перед ней даже Флориан ложился.
– Может, специально? – осторожно предположил Врач.
– Ты что! Она играла во всю! И дети у нее были от мужа.
Это было несколько неожиданное признание. Какая-то давняя обида все-таки плавала в смутной памяти Архипа Борисыча, он вдруг проговорился. Не мог, наверное, простить.
– Значит, врали про нее?
– Этот Маурер всегда врал.
– Какой Маурер? – тут же вцепился Врач. – Который был последним премьером при Чаушеску?
– Ну да. Он шкуру свою спасал, – мрачно покивал Ботаник. – Он тогда врал, как мог. Даже больше, чем Силвиу Брукан.
При всей энциклопедичности своих знаний Врач явно не знал, кто такой этот Брукан. Но интуицией владел гениально.
– Это он, что ли, заявил, что Елена неграмотная?
Ствол «барса» дрогнул и медленно поплыл в сторону Врача.
Неграмотная? Кто сказал? Силвиу? Не надо про Силвиу Брукана. Знаем мы этого Силвиу Брукана. И он, и Маурер – лжецы. Этим и кончат. А Елена – член ЦК. Она член Политбюро. «Подобно звезде, мерцающей подле другой на вековечной небесной тверди, стоит она рядом с Великим мужем и озирает очами победоносный путь Румынии». Что вы, крысы, можете знать об Елене? Барбу Петреску, ее родной брат, например, любил «Жигулевское». Понятно, отдельного производства. С Архипом Борисычем не раз пробовал новые поставки. Непременно с ним, с Архипом Борисычем. Плохо видел, но очков не носил. Считал, что не к лицу Первому секретарю столичного комитета РКП прятать от народа глаза. Доклады для него печатали специальным шрифтом. Объясняя это, Ботаник вдруг хитро прищурился:
