– Из Чечено-Ингушетии.
– Кто видел спектакль? – тяжело спросил председатель.
Последовало общее молчание.
Кто написал… Тьфу! Кто знает язык?
Та же реакция.
– Ну, как называется то, что он поставил? Где дипломная записка?! – вышел из себя председатель.
Ему подали папку с титульным листом, украшенным той же непонятной вязью. Председатель перелистнул несколько страниц и уставился на дипломанта с обреченным видом.
– Как вас зовут? – выдавил он.
– Миригим, – скромно улыбаясь, ответил юноша.
– Идите, Миригим. Идите… Уходите, Миригим! – шаляпинским басом прорычал председатель.
Миригима сдуло.
И вот после этого небольшого инцидента в зал легкой походкой вбежал мой друг, принеся с собой степные ветры Тьмутаракани. Волосы у него на голове игриво извивались. Улыбка была чарующая.
За ним внесли восемнадцать стендов фотографий и афиш. Люди, которые их вносили, были в турецких тюрбанах.
Он отпустил их величавым жестом, повернулся к столу и улыбнулся еще более обворожительно.
– Главный герой моего спектакля Странность… – промурлыкал он. – Не правда ли, все странные вещи происходят в пятницу? Эйнштейн говорил, что здравый смысл не так просто убить. Своим спектаклем я опровег это предположение. Вот посмотрите…
В его руках появился бумажный кубик.
– Это программка спектакля. Чтобы прочитать ее, необходимо залезть внутрь кубика, потому что текст напечатан с внутренней стороны. Это могут сделать только дети… Или еще пример: запах варенья. У нас в спектакле весь второй акт пахнет вареньем… Инсценировку я написал сам. Стихи и музыку тоже. Давайте послушаем…
Он включил магнитофон. Полились звуки увертюры к «Севильскому цирюльнику». Мой друг подпрыгнул в воздухе, как Щелкунчик, и, повисев немного, медленно опустился на пол.
Первой опомнилась узкая женщина.
– Какая концепция вам ближе – брехтовская или вахтанговская? – спросила она интимно.
– Мне ближе романтический катаклизм Огюста Кардье, – так же интимно ответил мой друг, послав в зрителей еще одну улыбку.
Это било без промаха.
А что это у вас за ящик? – подозрительно спросил председатель, указывая на макет.
– Это образ спектакля. Там все происходит на потолке, – пояснил дипломант.
– Послушайте, – визгливо произнес бородатый. – Вот вы пишете в дипломной записке слово «спектакль» через «и». Как это?
– Моя героиня – француженка. В конце спектакля она говорит «оревуар», что означает «до свиданья», – терпеливо объяснил друг.
– Оревуар! – протрубил председатель.
Друг хлопнул в ладоши, и толпа гномов унесла афиши и кубики. Потом он вынул из кармана пачку фотографий и раздал их членам комиссии. На фотографии был изображен он сам анфас и в профиль.
– Мы раздаем это бесплатно после каждого спектакля, – сказал он.
…Еще продолжала играть музыка, еще комиссия разглядывала фотографии, еще пахло ванилью и лимонными корочками, а мой друг уже летел мимо люстры на восток, за Уральский хребет, к великим сибирским рекам.
Его фотографию можно видеть в витрине фотоателье на углу Большого и улицы Зеленина.
А мне теперь ужасно хочется пойти на защиту дипломных работ дрессировщиков тигров или, скажем, внушителей мыслей на далекие расстояния.
