Я искал, хотя, признаюсь, не слишком тщательно, остальное, но так и не нашел.
Грегорио сидел на корточках у костра. Едва я вышел из-за камней, он протянул мне кружку с кофе. Я пил, руки мои тряслись, и он, конечно, заметил, как я бледен. Что ж, неудивительно. Я провел ночь на мокрой, холодной земле, без всякого укрытая. Нырнув с кружкой в палатку, я переоделся в сухое. Меня знобило так, что пришлось набросить на плечи одеяло, а когда я закурил, сигарета показалась такой мерзкой, что я затушил ее. Грегорио откинул полог палатки и протянул мне бутылку писко. Ему, похоже, хотелось поговорить, но он увидел, что мне не до того. Он не спросил, обнаружил ли я что-нибудь, полагая, вероятно, что я все равно потом расскажу — или, возможно, все равно не расскажу. Я, мало что соображая, попеременно глотал то писко, то кофе. Дождь неритмично барабанил по брезенту — капля, пауза, две капли, три капли, пауза, и я незаметно для себя сконцентрировался на этом рваном темпе: подсознание изобрело для себя этакий вариант китайской пытки водой, лишь бы занять разум и избежать необходимости принимать решения и делать выводы. Я тряхнул головой, выходя из ступора, заставляя мозги снова работать.
Что-то было на том дереве. Это неопровержимый факт. И возможно, единственный неопровержимый. Оно казалось большим и нескладным, но лунный свет обманчив, и сказать наверняка я ничего не могу. Просто — нечто. Крупная птица? Нет, я знал, что это не так, и удивлялся себе — отчего я ищу варианты, когда надо принять то, что напрашивается само собой. Я чертовски хорошо представлял, что это было, и знал, что должен радоваться как сумасшедший оттого, что знаю, и никакой скептический рационализм этого знания не изменит. И хотя логика заставляла подбирать разные ответы, я верил в силу эмоций.
Я выпил еще писко и вновь погрузился в размышления.
Кем бы оно ни было, оно достаточно сильно, чтобы разорвать несчастную лису пополам. Отметины клыков или когтей на части тушки отсутствовали, зверек не был ни разрублен, ни разгрызен. Просто разорван с чудовищной силой. Все произошло бесшумно, разве что деревья шелестели, никакого предсмертного воя, никакой борьбы. Значит, лисицу либо задушили, либо убили так быстро, что она и взвизгнуть не успела.
Так, неувязочка получается. Я отлично помнил жуткий звук, который слышал в лаборатории Ходсона, тот самый звук — а я был в этом уверен, — который издало существо, убив Эль Роджо. Почему же этой ночью оно молчало? Может, услышало меня, или учуяло, или еще как-то засекло мое присутствие и испугалось? Или лиса была слишком ничтожной жертвой, не стоящей победного клича? Если существо учуяло меня, вернется ли оно? Возможно, я упустил единственную возможность. Почему я не включил фонарик? Из предосторожности, из страха или…
Меня тряс Грегорио.
Я открыл глаза, с трудом осознав, что впал в полубессознательное состояние, провалившись то ли в глубокие раздумья, то ли в кошмарные грезы. Зубы стучали, желудок выворачивало, лоб горел. Меня сотрясала лихорадка. Грегорио положил свою длинную, изящную ладонь на мой лоб и хмуро кивнул. Его озабоченное лицо придвинулось ближе, потом удалилось, раздулось, как воздушный шар, и снова сдулось. Я видел все сквозь какую-то дымку, сквозь рваный туман, то разделяющийся, чтобы приоткрыть реальность, то смыкающийся снова. Я смутно осознавал, что сильные руки Грегорио помогают мне забраться в спальный мешок, потом четко увидел, как принимаю две маленькие белые пилюли из тех, что рекомендовал Грэм, ощущал на языке их горечь, чувствовал горлом их округлость. Потом действительность опять поблекла, но разум будто перепрыгнул на другой уровень и беспристрастно решал, пал ли я жертвой какой-нибудь экзотической лихорадки или просто простыл на ночной сырости. А потом я провалился в тревожный сон.
Проснулся я вечером. Снаружи горел костер, и обращенная к огню стена палатки казалась сделанной из чистого золота. Я смотрел, как сияет грубая ткань, примечал мельчайшие оттенки, видел каждое волоконце, оставаясь все на том же четком, беспристрастном уровне сознания. Потом полог откинулся и в палатку заглянул Грегорио.
— Лучше? — спросил он.
— Не знаю, — ответил я. — А что со мной?
— Жар. Озноб. Кто знает? Не серьезно, думаю. Несколько дней тебе нужен отдых и тепло.
— Сколько сейчас времени?
— У меня нет часов, — ответил он.
Мои часы лежали на ящике, которым я пользовался как столом. Я кивнул в ту сторону, и Грегорио протянул часы мне. Было десять.
— Я собирался и сегодня пойти к водопаду.
Он пожал плечами:
— Сейчас это невозможно.
— Да, думаю, да, — сказал я с облегчением.
Успею еще, когда поправлюсь; сейчас, когда я так слаб, я не смогу внимательно наблюдать и, несомненно, заболею еще серьезнее. К тому же, чувствуя, должно быть, необходимость подыскать более веское оправдание, чем собственная немощь, я сказал себе, что существо могло почуять мое присутствие и насторожиться. Куда разумнее подождать.
Я принял еще две пилюли, выпил стакан воды и заснул, на этот раз куда крепче.
Утром мне стало лучше. Жар еще не спал окончательно, но в голове прояснилось, и любопытная раздвоенность мира на мутную реальность и обостренное восприятие мелочей исчезла. Днем я даже прогулялся немного, а вечером заставил себя поесть и решил, что, скорее всего, простудился, а не подхватил какую-нибудь заразу. Но слабость и головокружение меня не покинули, так что и речи не шло о том, чтобы возобновить ночное дежурство. Грегорио заметил, что отсрочка расстроила меня.
— Я могу последить, — предложил он не слишком уверенно.
— Нет. Ни к чему. Я сам должен увидеть это существо; ты его уже видел.
— Это так, — кивнул он и отпраздновал временную отсрочку кружкой писко.
Я улегся рано и стал читать, но керосиновая лампа чадила, и буквы расплывались. Тогда я прикрутил фитиль и закрыл глаза. Сонливости я не чувствовал, но сон накатывал на меня волнами. Помню, как досадовал на то, что упустил возможность, и винил свою слабость, задержавшую расследование; помню, как говорил себе, что должен найти существо, пока оно еще где-то здесь, что другого шанса может не выпасть. Помню, как твердо решил, что завтра ночью отправлюсь к водопаду.
Но возвращаться туда не пришлось. Оно само нашло нас.
XII
Я проснулся от рычания, раздававшегося снаружи. Уже второй раз меня разбудил шум в ночи, но на этот раз я не мешкал — это рычание не пригвоздило меня к месту, как тот чудовищный крик. Я выскользнул из спального мешка и схватил дробовик. Глаза едва не лезли из глазниц, во рту пересохло. Рычание повторилось, и я услышал, как заржали лошади. Я откинул полог и выскочил из палатки, выставив перед собой ружье. Костер почти потух, и вне узкого круга света было темно. Грегорио уже стоял с ружьем на изготовку, взгляд его глаз, в которых плясали отсветы пламени, казался диким. Он смотрел в сторону лошадей.
