– Ну, я не зна-аю… – протянула Крыса. – Наверное, поздно уже…
– Женька! На работу – шагом марш!
– Хорошо, дядя Юрочка, – Крыса откинула одеяло и вскочила, нетерпеливо переступая по подушкам голыми ногами. Ну, точно, другая девчонка совсем. От прежней анархистки и борца за свободу-народу остались только черные трусишки на завязочках.
– Серёжа, ты можешь пока посмотреть альбомы, у Юрия Александровича их много. Ведь можно же, дядя Юра?
Дядя Юра деловито доставал отовсюду фотографические принадлежности, навинчивал на фотокамеру какие-то кольца, разматывал провода, включал лампы. Одна лампа была с самодельным абажуром из старого зонтика. Небогато жил Юрий Александрович.
– Смотрите что хотите, молодой человек, – сказал он, укрепляя на стене на гвоздях большое темное покрывало. – Альбомы там, в углу. А лучше – смотрите на вашу подругу. Только не мешайте нам работать своими советами.
Серёга, чтобы не мешать, отошел к стене, сел на пол и оперся спиной. Эти двое – Женька и дядя Юра – не нуждались ни в нем, ни в его советах. Они вообще ни в чем не нуждались. Они работали. Деревенские работают – картошку копают, городские – голыми фотографируются.
Было это так: Женька, освещенная зонтиком, стояла на фоне темного полотна, и даже не стояла, а постоянно двигалась, поворачивалась, изгибалась, как будто перетекая из одной двухсекундной позы в другую, каждая – чуднее предыдущей. При этом Женька неотрывно смотрела на дядю Юру, а точнее сказать – на его фотокамеру, взгляд Женьки был блудливым, улыбка летучей и дразнящей. Женька то обнимала себя за плечи, то ладонями подбирала волосы вверх, то заводила руки за спину и слегка приседала, то расставляла ноги пошире и наклонялась вперед, придерживая грудки кончиками пальцев. В каждом плавном движении была нарочитая лень и показуха, как у кошки, нежащейся на теплой печи.
Юрий Александрович, соблюдая от Женьки дистанцию метра в два, тоже находился весь в движении, тоже приседал, становился на одно колено, выпрямлялся и поднимал камеру над головой, а один раз даже с кряхтением лег на пол. Смотрел он при этом не на Женьку, как можно было бы ожидать, и как точно делал бы на его месте Серёга, а только на свою фотокамеру – маленькое зеркальце на ней тоже показывало Женьку, только была она там какого-то странного цвета. Каждые две секунды Юрий Александрович нажимал кнопку на камере, отчего та пыхала ярким светом, щелкала и жужжала, потом дядя Юра командовал Женьке: "Делай!" – и Женька перетекала в следующую позу. Как-то она сама, без подсказок, соображала что именно надо "делать" – повернуться попой, поджать левую ногу или даже приспустить трусы. Душа Серёге подсказывала, что девчонки такие штучки с рождения знают, не иначе.
Тут дядя Юра бросил Женьке тельняшку-рябчик. Женька надела рябчик – и исчезла! Вместо томной кошки явился бравый моряк и защитник морских рубежей отечества! К нему прилагались: выправка-осанка, орлиный взгляд и твердая дисциплина. Даже имя изменилось: не Женька, и не Крыса, а – матрос Женькин. "Женькин, делай!" – командовал Юрий Александрович, и Женькин делал – брал под козырек, равнялся на лево, притоптывал пятками и натягивал тельняшку снизу так, что сверху вылезал и дразнился один из кукишей. Юрий Александрович нажимал кнопку, лампа вспыхивала, как маяк на море, камера жужжала лебедкой, капитан басил в мегафон: "Женькин, делай!", а Женькин был уже и рад стараться – натягивал воображаемый канат, карабкался по вантам, сияя голыми ногами, мыл палубу веревочной шваброй, а под конец даже станцевал "Яблочко".
Серёга только поражался увиденному. Кажется, он даже сидел с открытым ртом, как дурак. Иногда Крыса бросала на него беглый внимательный взгляд, усмехалась довольно и еще поддавала жару, так что дядя Юра не успевал жать на кнопку, а пластмассовый ящик под столом не успевал выплевывать готовые цветные фотографии. Наконец, все притомились, а в ящике кончилась бумага.
От такого театра спать всем совершенно расхотелось. Дядя Юра заварил себе и всем желающим чай с мятой и принес из кухни хлеб и варенье, Женька забралась с ногами на стул, натянула майку-рябчик на колени, и принялась лопать варенье и заедать его хлебом, ну и Серёгу тоже позвали. Юрий Александрович придирчиво рассматривал фотографии, большую часть бросал под стол как неудавшиеся, некоторые же прятал в альбом.
– Женька, Женька, – приговаривал он. – Тебе не анархисткой, тебе артисткой надо быть. В тебе, чертовке, талант сценический пропадает. А ты жизнь на чёрти что растрачиваешь.
– Я не растрачиваю, – отвечала Женька с набитым ртом. – Я борюсь. Против демократии и за свободу народу.
– Причем тут демократия… – вздыхал Юрий Александрович. – Что ты в демократии понимаешь!
– Я что надо понимаю, вы не думайте! В Америке была демократия – стал кризис и депрессия. У нас пытались собезьянничать – стало хуже, чем было. Нацболы пришли. Разве это правильно, когда важные решения принимают путем демократических опросов прохожих на улицах?!
– Неправильно, конечно, но при чем тут демократия?!
– Так это же она и есть.
– Нет.
– Не спорьте, дядя Юрочка, вы отстали от жизни, как все эльтеры. Народ должен быть свободен. Ведь это же ужас какой-то, когда Лимонов давно уже помер, а все еще указы подписывает!
– Ерунда, это Шойга подписывает.
– Но от имени Эдьки Лимонова!
– Это традиция такая. И чтобы с большевиками не ссориться. Не один черт, кто подписывает?!
– Не один. И это не традиция, а тирания. А будущее – за анархией. Анархия – мать свободы.
– Порядка.
– И порядка тоже. При анархии никто никого не угнетает. Потому, что если будешь угнетать – тебе сразу люлей навешают.
– Кто?
– Анархисты, кто же еще.
– И чем же тогда анархия от тирании отличается?
– Тем, что не тирания! Что вы придираетесь всё, дядя Юра?! Вы еще скажите, что против зла и угнетения не надо бороться!
– Не надо, – сказал дядя Юра.
Крыса фыркнула, едва не подавившись хлебом с вареньем.
– Не надо, – повторил дядя Юра. – Добро не борется со злом. Это, наоборот, зло борется с добром. Извечная борьба Зла с Добром.
– Козла с бобром, – язвительно сказала Крыса. – Бобр добр, козёл – зёл.
Серёга вспомнил, что знавал одного соседского козла. Тот, действительно, был неприятным, мстительным животным. Бобров же Серёга видел только на картинках в учебнике биологии. Были ли они добрыми, Серёга не знал. Наверное, были, раз Крыса так говорит.
– Добро не борется со Злом, – развивал тему дядя Юра. – Добро просто есть. Как корова, как трава. Ни на кого не нападает, растет себе под солнцем и радуется жизни. А Злу это ненавистно. Потому что, Зло завидует Добру, оно так не может – жизни радоваться. И Зло стремится Добро извести. Как волк корову. Или как сапоги траву.
