Сам он, как с войны в 1947 году вернулся, так шмон и провёл у сыновей. Тогда на Урал, в частности в Алапаевск, с битой техникой эшелоны за эшелонами шли. Отец говорил, что и танки шли, и самолёты, и орудия всех калибров. Но не сразу же всё в мартен отправлялось — ещё и порезать надо! Вот и тянулись многокилометровые свалки всякого военного железа, ожидающего, когда придут вымотанные бабоньки с ацетиленовыми горелками. Сторожа вдоль редкой проволоки бродили.
Однако за всем не усмотришь! И было у деда, — тогда ещё пацана, — две немецких винтовки, несколько пистолетов, от «вальтера» до «парабеллума», а также запас патронов и небольших снарядиков всех мастей и неизвестного назначения.
Дед весь этот запас вычислил, сыновьям наподдавал, да и дочкам тоже подзатыльника отвесил — на всякий случай… и разбил на той же самой наковальне весь арсенал. Кроме патронов и снарядов, естественно. Те он просто в болото покидал.
Надо же… как истории, рассказанные в детстве, через всю твою жизнь тянутся…
Анна
Под утро ей приснился сон…
Большая рыжая сука вылизывала своих щенков. Они только что отвалились от неё — сытые, с набухшими животами. Её сосцы были ещё влажными, горячими и душистыми. Полуслепые комочки тихо пищали сквозь сон. От них пахло молоком, шерстью… беспомощностью.
Вдруг сука подняла голову — она увидела кого-то там, за гранью сна. Реального, чужого, полного угрозы и злого любопытства. Оскалилась, обнажив розовые десны и желтоватые острые клыки. В горле зарождалось глухое рычание.
Внезапно всё исчезло. Сука зевнула и, положив голову на передние лапы, задремала.
Анна проснулась, но продолжала лежать с закрытыми глазами. «Интересно, мне это всё приснилось… или?..»
Конечно же «или». На кухне, маленькими глоточками прихлёбывая сок и грызя галетное печенье, Анна смотрела в окно — Московская улица по-прежнему была затянута желтовато-серым туманом, сквозь который просвечивал солнечный свет. Это утро, утро следующего дня… или после следующего… или предыдущего… Кто теперь разберёт? Да и есть ли тут кто-нибудь ещё, кто захочет разбираться, есть ли тут вообще кто-нибудь, такой же потерянный… здесь?..
Ей вдруг пришло в голову, что все эти короли и императоры говорили о себе «мы» исходя
из одной простой причины — они боялись одиночества! «Господи… мы — это всё же — «за компанию». А вот Я — это означает одна. ОДНА!!! И разбираться придётся со всей этой ерундой самостоятельно, голубушка!»
Мысли работали одновременно в двух направлениях: «здесь» и «там».
Там остался Вовка. Сын…
Совсем взрослый стал. Институт оставил после третьего курса. Свидетельство о неоконченном высшем образовании получил, и… «Всегда успею — потом заочно и платно». Зарабатывает уже неплохо. Скоро съедет на квартиру, наверное. Парню хочется самостоятельности. Это нормально. Анна не считала себя в праве привязывать сына к своему подолу, так же как и не разрешала себе вмешиваться в его частную жизнь. Отношения сына и матери были товарищеские, но пронизанные взаимной нежностью и пониманием…были… были… «Где теперь он… или где я? Нет, об этом лучше не думать… иначе можно просто свихнуться.
Безумная женщина в задубевшем в первый же день сумасшествия белье, пускающая слюни и хохочущая (плачущая?) в огромном городе, где недавно толпилось более полутора миллионов человек… это… это же… Ёлки-зелёные! Не дождётесь!»
Кстати, о задубевшем белье — это уже мысли ЗДЕСЬ — неожиданно Анне жутко, просто срочно, сей же момент, захотелось помыться. И что ты собираешься делать дальше, дорогуша? Ну предположим, в холодильнике (превратившимся в обыкновенный кухонный шкаф!) есть ещё два пакета сока, кусок сыра и немного гречневой каши в кастрюльке. Под тумбочкой — двухлитровая бутылка с отстоявшейся водой для цветов (нет — две…как хорошо!) сегодня можно прожить. А завтра — жевать сухие макароны и сырую картошку? А пить, а… всё остальное?
Надо смотреть правде в глаза: всё остальное — вот оно, за окном, на улице, в пустующих магазинах, в киосках, там, среди тумана…
Дамочка, дамочка, придётся вам выходить из дому.
Ох, можно я сегодня ещё никуда не пойду? Как там говорила героиня: «Я не хочу думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра». Можно я побоюсь чуточку сама с собой в своём доме, а не там — на улице, в этом месиве, под пристальным взглядом непонятно чего…кого? Можно я сегодня посплю… или почитаю книжку… или попишу что-нибудь… в покое и тишине?
В тишине. Механические часы на кухне громко тикали. Тик-так, тик-так…Анна завела их до упора, даже не глядя на циферблат. Нужно было делать что-то простое и привычное, какие-то обыденные дела, чтобы не думать ни о чём, чтобы не сойти с ума. Это будет правильным…
Намочить полотенце, обтереть всё тело, надеть свежее бельё, сесть за стол, взять чистый лист бумаги из початой пачки «Снегурочка» и — писать.
Словами.
Вручную.
Строчка за строчкой.
«Немолодая женщина не торопясь, шла по улице, выбиваясь из общего ритма городской суеты, толкотни и нервозности…»
Круг замкнулся…
…
Бум-бум, бум-бум!!! — загрохотало по трубе отопления. Анна от неожиданности выронила ручку. Неужели кто-то из соседей? Она метнулась на кухню, схватила первое попавшееся под руку — металлический половник — и беспорядочно заколотила по батарее. «Какой шум я подняла! — мысленно крикнула она сама себе, оглушённая толчками крови в ушах, — мёртвого подниму!»
Мёртвого…
Она прислушалась — ритм ударов не изменился, и не прерывался, несмотря на то, что Анна чуть не снесла несчастным половником кухонную батарею. Бум-бум…бум-бум…бум-бум…бум-бум…
Это было жутко. Это было…мёртво!
…искать? ходить по огромному дому из подъезда в подъезд? нет ключей
…кто-то повесился
…и теперь стучит по батарее алюминиевым протезом ноги бум-бум
…и ждёт ждёт Анну ждёт
…Анну…
Она упрямо стукнула по батарее последний раз и отошла от окна. Нет. Она никуда не пойдёт. Она возьмёт себя в руки и перестанет дёргаться. «Мёртвые — им не нужна помощь. Им нужна дорога, а не общение с живыми!» — бессвязно подумала она и заставила себя сесть за дневник.
Через некоторое время, расписавшись, она вдруг поняла, что стук прекратился.