Меня все еще бросает в дрожь при мысли о том, чем стали для Малкольма эти несколько недель. Вначале казалось, что «лечение» идет успешно, и мальчик демонстрировал резкое повышение умственной активности; для трехлетнего ребенка это было время резкой дезориентации. Но затем, в середине курса инъекций, его организм восстал. Элементарные жизненные функции — дыхание, метаболизм, работа вестибулярного аппарата — оказались нарушены, и к тому же мальчика мучили необъяснимые приступы сильнейших болей по всему телу. Врач-генетик имел собственное объяснение: он говорил Стивену Трессальяну, что ресурсы человеческого мозга небезграничны, и если основная активность нейронов уходит на поддержание функций более высокого порядка, то прочие системы организма начинают страдать от ее нехватки. Однако этот врач не был терапевтом, а Трессальян был слишком предан своим планам (и слишком боялся, что все откроется), чтобы привлечь медика-специалиста. Затем, несмотря на ужасающие побочные эффекты, интеллектуальная мощь мальчика продолжала расти по экспоненте, а результаты удовлетворили даже его отца. Через три месяца Стивен Трессальян завершил проект, убедив себя, свою жену и всех, кто знал об этом, что эксперимент был его даром — сыну, генетическим исследованиям, а также будущему человечества.
Что с того, что Малкольм покинул клинику не на своих двоих, а на маленьких трогательных костылях в помощь внезапно отказавшим ногам, а волосы его непостижимым образом приобрели оттенок серебра? Что с того, что на лицах репортеров, встретивших его у дверей клиники, отразился ужас? И что с того, что мальчик теперь был достаточно умудрен, чтобы понять, чем вызван этот ужас? Куда важней было то, что ум ребенка теперь должен был стать — нет, уже стал! — поистине выдающимся, а Стивен Трессальян заполучил достаточно экспериментальных данных, чтобы в следующий раз проделать все это гораздо лучше.
Поскольку — да, был и следующий раз. Вскоре после того как Малкольма выписали, его мать забеременела снова и на сей раз именно она стала пациентом частной клиники, так как нанятый Трессальяном генетик определил, что реакция Малкольма на «лечение» и не могла быть иной на этой стадии физического развития. Плод, который вскорости должен был стать Ларисой, получил усовершенствованный курс инъекций in utero[6] что не замедлило сказаться положительным образом: после рождения у нее не оказалось ни одного из физических недостатков брата, а интеллект проявился поразительно мощно. Лариса по всем статьям стала оправданием риска, на который пошли ее родители.
Конечно, волосы цвета серебра, с которыми Лариса появилась на свет, вызвали некоторые вопросы, но Стивен Трессальян отказался говорить об этом иначе, как о совпадении, и больше упирал на различие между своими детьми, чем на их сходство.
— Он так и не догадался о самом главном, что роднило нас с моим братом, — промолвила Лариса, когда мы лежали вместе в постели.
Да, вместе — потому что поведанный ею рассказ превратил мою тревогу из-за ее профессии наемной убийцы в чувство, куда более глубокое, чем страстное влечение.
— И что это было? — шепотом спросил я, касаясь серебра ее волос и глубоко глянув в темные глаза.
С небрежной усмешкой она посмотрела в потолок.
— Мы оба были слегка больны на голову. По крайней мере, я не знаю, как это назвать по-другому.
Непохоже, чтобы она говорила всерьез.
— Ну да, конечно, — ответил я, подражая ее интонации. — А ваши родители об этом не догадывались?
Это не было похоже на серьезное заявление.
— Мама догадывалась, — ответила Лариса. — Она истерически твердила отцу, что мы ее убиваем и что мы оба безумны — все то время, пока мы ей подсыпали яд.
Я приподнялся на локте, выпустив прядь ее волос, с которой играл.
— Подсыпали яд?!
Казалось, Лариса не слышит меня.
— Отец никогда этому не верил, — продолжала она. — По крайней мере, пока мы не сбросили его с самолета. Тогда — лишь тогда — он наконец понял, что это правда.
Я сел.
— Сколько же лет вам было? — только и смог я вымолвить.
Лицо Ларисы по-детски скривилось.
— Мне было одиннадцать, когда мы позаботились о маме. С папой было покончено приблизительно годом позже.
Растерявшись, я спрятался под маской психиатра.
— И что они… все это… это было обдумано заранее?
Она недоуменно взглянула на меня.
— Гидеон! Продумано все, что делаем мы с Малкольмом. Нас для этого и вывели. Но если ты спросишь, были ли у нас причины для этого, я отвечу: да, были. — Она снова принялась разглядывать потолок. — И не так уж мало.
Я продолжал смотреть на нее, погружаясь в профессиональную объективность, чуть раздосадованный своей реакцией.
— И что это за причины? — спросил я.
Она вдруг улыбнулась мне слабой, неподдельно радостной улыбкой и снова прижалась ко мне своим теплым телом.
— С тобой было приятно, — сказала она. — Я не думала, что мне понравится.
Я ответил ей самой лучшей своей улыбкой.
— Дар красиво льстить, скорее всего, не значился среди целей всех этих генетических преобразований.
— Извини, — рассмеялась она. — Я просто… Я приложил палец к ее губам.
— Лариса, не нужно рассказывать об этом, если тебе не хочется.
Она взяла меня за руку.
— Нет, я расскажу, — ответила она просто. — Все это и в самом деле заурядно. — Она снова уставилась в потолок. — Отец вывел меня умней и красивей, чем была моя мать. И не стоит удивляться, что в один прекрасный день он решил, что займется сексом не с ней, а со мной. — Я содрогнулся от ужаса, но Лариса продолжала свой рассказ с бесстрастием, не свойственным жертвам подобных травм. — А она решила, что это моя вина. Так что он меня трахал, а затем она меня за это избивала. Малкольм всякий раз пытался остановить их. Но для этого ему не хватало физической силы. — Ее глаза засветились любовью и восхищением. — Надо было видеть, как он замахивался на них костылями, обзывал их всеми грязными словами, которые можно придумать…
— …и которые они заслужили, — подхватил я. — Ты же понимаешь это, правда?
Она кивнула.
— Понимала когнитивно, как говорится. Что до эмоций, то тут все сложней. Так что пришло время, когда мы решили, что должны от них избавиться. Сперва от мамы, потому что она была не только жестокой, но и абсолютно бесполезной. Чтобы покончить с отцом, нам пришлось повременить, позволив ему закончить сооружение своих спутников.
— Вы продолжали сносить все это, — спросил я в ошеломлении, — потому что вы хотели, чтобы он закончил четырехгигабайтную спутниковую систему?
