Кедровый бор выводит меня к Басандайке. За лето она почти совсем обмелела, и я перехожу ее вброд. Я с удивлением смотрю на странное смешение красок: золота и густой зелени, белых полос и могучих коричневых стволов. Они стоят вперемежку. Березы и кедры. Как юноши и девушки, приготовившиеся к танцу. Но я лишь на мгновение могу задержаться здесь. Я лезу в гору. Здесь снова пионерские лагеря. Асфальтированная дорожка над обрывом. Людей нет. Молчание. Говорит только лес. Вперед, вперед. Через поле не скошенной еще пшеницы, через овраги и разбросанные стометровыми пятнами березовые островки. Рябины, сползающие вниз по оврагу. Странные и родные, будоражащие душу. Мне легко, мне не терпится, я бегу все дальше и дальше.
Цель моего утра – Синий утес. Он возвышается многометровой стеной над грустной рекой. Серо-синий, кое-где изъеденный ветрами, размытый дождями.
Я пришел.
И я снова встречаю ее.
Она появляется среди берез, словно ждала моего прихода. Сегодня она не машет мне рукой. И не поймешь, веселая она или грустная. Она словно плывет по желтому ковру из сухих березовых листьев. Она останавливается в пяти метрах от меня и смотрит долгим взглядом.
– Здравствуй, – говорю я.
– Здравствуй, – отвечает она.
– Значит, я увижу их?
– Ты не передумал? Еще есть время.
– Нет. Я все решил.
Она подходит ко мне и треплет волосы на макушке.
…Так было и в первый раз.
Я встретил ее здесь же. Много лет я прихожу сюда в конце сентября. Она, как и сегодня, словно возникла среди деревьев, черноволосая, в белом платье. Я посмотрел на нее. Нельзя было не посмотреть на нее хоть раз. Все равно она пройдет мимо. Все равно пройдет стороной. А она подошла ко мне.
– Тебе не холодно в таком легком платье? – спросил я. Ведь было действительно прохладно, сентябрьское солнце уже не так греет.
– Нет, – ответила она.
Мы замолчали. Да и о чем было говорить? Желтый дождь шелестел вокруг. Я и знал, и не знал ее. Она была похожа на женщину, которую я любил когда-то. Только это было давным-давно.
Она пошла, и я пошел рядом с ней.
– Хорошо здесь, – сказала она.
– Хорошо.
Мы подошли к обрыву. Противоположный берег Маны был низкий, заливной, весь в озерах и старицах. Горизонт отстоял от нас километров на двадцать и терялся в сероватой дымке. Я не хотел уходить, не уходила и она. Стоять с ней рядом было радостью, и я сказал:
– Ты очень похожа на одну женщину.
– Я знаю, – ответила она.
– Ты не можешь этого знать. Это было очень давно.
– Я все знаю.
– Ты колдунья?
– Нет-нет, – испугалась она. – Просто я все знаю.
– Тогда скажи, как ее звали.
Она назвала ее имя. Назвала правильно и добавила:
– Это и мое имя. Спроси еще что-нибудь.
Я не стал спрашивать, повернулся и пошел прочь от обрыва. Мне не хотелось ее ни о чем спрашивать. Она все знала. Я поверил в это. Я не хотел вспоминать то, что каждый день старался забыть. Но она догнала меня, остановила и потрепала рукой по макушке.
– Не обижайся. Мне очень хотелось побывать здесь.
– Пожалуйста. Я не буду мешать.
– Всегда ты так. Разве дело в том, чтобы только не мешать?
– Что же еще?
Она покачала головой. И грусть была в ее глазах.
– Нарви мне букет. Я возьму его с собой.
– Сейчас уже нет цветов.
– Цветов нет, но есть листья. Разве они менее красивы, чем цветы?.. Я помешала тебе? Ты хочешь остаться один? Скажи тогда, зачем ты приходишь сюда?
Я не ответил.
– Я приду сюда завтра, – сказала она. – А ты?
– А я – нет.
– Не верю. – Она повернулась и ушла, и растворилась среди берез. И тогда я бросился за ней, но не догнал, потому что некого было догонять. Только ветер вздымал маленькие вихри листьев и бежал дорожкой среди деревьев, словно это был ее след.
На следующий день я встретил ее с букетом листьев. Я излазил все овраги, стараясь найти красивые. Красные, оранжевые, темно-желтые и светло-серые. Букет ей понравился.
– Почему ты не захотел этого сделать вчера?
– Я боялся, – честно признался я. – Боялся, что не уйду от тебя.
– Ты и тогда боялся, – тихо сказала она.
– Когда тогда?
– Когда у тебя должен был родиться сын.
– Кто может знать, сын или дочь?
– Но я знаю. У тебя родился сын.
– Нет! Ты ничего не можешь знать. Это было давно. Тебя и самой-то еще, наверное, не было тогда… Да. У меня должен был быть ребенок. Но я не захотел этого. Струсил? Возможно. Тогда было слишком трудное время, чтобы рождались дети…
– У других все же рождались.
– Ну и пусть. Я ни о чем не жалею.
– А ты совсем не изменился.
– Ты говоришь так, словно знала меня раньше.
– Знала.
В тот день мы больше не говорили об этом. Просто бродили по лесу, загребая ногами листья, разглядывая муравейники, смеясь и радуясь солнцу и прозрачному воздуху. Я помогал ей перепрыгивать через ручьи, переносил через маленькие болотца, потому что она была в летних туфлях. Я разглядывал ее украдкой. Да. Она была очень похожа на ту женщину, только той сейчас было бы не двадцать лет.
– Хороший был день сегодня? – спросила она.
– День был самый лучший, – искренне ответил я.
– Ты уже однажды говорил это, – погрозила она мне пальцем.
– Значит, сегодня еще лучше.
– Мне пора. Я ухожу. А завтра снова буду здесь.
– Где ты живешь?
– Там же, где и ты. – И она ушла и снова затерялась среди берез, и маленькие смерчи побежали за ней, но не догнали и успокоились, улеглись желтыми полисами.
На следующий день я сказал:
– Ты и есть та женщина, которую я когда-то любил.
– Конечно, – согласилась она. – Я – это она.
– Как можно поверить в возможность такого?
– Но ты же сам пришел к этой мысли.
– Значит, это возможно?
– У нас стало возможным. А у вас нет.
– У вас, у нас… Как это понять?
– Я расскажу. Помнишь, в вашем классе учился один мальчишка? Белобрысый, худой. Он любил стихи и плохо справлялся с физикой.
– Помню! Мы же с ним потом в одной роте служили.
– Так вот. Он стал великим физиком. Он разработал теорию Возможных Миров.
– Неправда. Его убили. Я был с ним рядом, когда он упал. Я вынес его, но он был уже мертв.
– Расскажи…
– Что рассказать?
– Почему его убили, почему ты остался жить…
– В разведке. Мы неожиданно увидели трех автоматчиков. Он встал передо мной. Он заслонил меня.
– Вы увидели их одновременно?
– Нет. Я чуть раньше. Он смотрел в другую сторону. Надо было нам упасть.
