— Быстр-ро!
Рыжие брови поднялись домиком: ну, как знаешь, дорогая… Ли очень убедительно повернулся к компьютеру. Я не менее убедительно перемахнула на перила: дескать, улетаю. Форточка распахнулась прежде, чем я расправила крылья.
То-то же.
В комнате тепло, пахнет старой московской квартирой — вянущими страницами старых книг, пыльной мебельной обивкой, молотым кофе и пряностями в баночках на кухне. Еще пахнет разогретой духовкой и «Лакостой». Господин фотограф у себя дома разгуливает в интенсивно-красной футболке с веселым растаманом в дредах как у моей новой ученицы: «Why drink and drive if you can smoke and fly»- ясное дело, камешек в мой огород. На мониторе в рамке фотошопа некий пейзаж вроде Кускова- парк, прудики, мостики; вода в пруду схвачена «лассо», перекрашивать будут воду в более товарный цвет… Все-таки работал? Ну, мне уже стыдно.
Делаю круг по комнате, нарочно поднимая крыльями ветер, чтобы полетели на пол листки с телефонами и прочий мусор, а прическа хозяина встала дыбом. Затем опускаюсь на журнальный столик. Вытягиваю шею вперед, чтобы, обернувшись, не поддать ему головой в подбородок — были прецеденты.
Как всегда, он даже не подумал отступить на шаг, только смешно прижмурил глаза от моей рыжей вспышки. И как всегда, сгреб меня в охапку едва ли не быстрее, чем я обернулась. И как всегда — дружески поцеловать его в щечку не вышло. Кого угодно, но не его.
— Ты на минутку или надолго?
— Как скажешь…
— А Машка где? С мамой?
— Да.
— До вечера?
— До вечера.
— Значит, останешься?
О лисах-оборотнях существует обширнейшая литература, начиная с японских средневековых сказок. Совесть им неведома, зато их собственные принципы тверды и неколебимы: хоть земля тресни и огонь сойди с небес, свежемолотого кофе в джезву следует класть две ложки с горкой. Благодаря своей знаменитой хитрости они гениально водят за нос как нормальных людей, так и другие Облики, легко получая все, что им нужно, от денег до вечной и бескорыстной преданности, и отлично умеют устраиваться в жизни — но это умение ничто против их умения все растратить и забиться в нору, дабы предаваться там скорби и аскетизму. Они жестоки, коварны, эгоистичны и похотливы, но при этом способны на величайшее самопожертвование ради любимого существа. Разумеется, это неправда.
Это — хорошо если одна десятая правды.
— Какие перышки… какой носок… — томно простонал он мне в ухо. За это я хотела долбануть его клювом, но от переживаний забыла, что сменила Облик. И получилось так, что мы снова целуемся. Причем почему-то уже сидя на кровати.
— Знаешь, а я думал, ты не останешься. Думал, просто так прилетала… кофе попить… и не надеялся… счастье какое…
Ох, сколько чувства было в этом шепоте! Сколько горького одиночества паладина в пустыне, которому судьба послала краткий сон про возлюбленную, покинутую в далекой Франции… Одна половина моего «я» всхлипнула от умиления. Другая половина моего «я» нервно хихикнула.
Ну конечно, он не надеялся. И не смел надеяться. И сатиновые простыни с ренессансным травяным узором постелил просто так. И мартини, сок и два стакана в прикроватной тумбочке — всего лишь для украшения интерьера. И побрился с одеколоном среди бела дня — единственно от нечего делать.
Кицунэ — это, девушки и дамы, не Облик, а диагноз. Впрочем, когда он врет, чтобы сделать вам приятное… это и в самом деле приятно, вот что я скажу.
…Я все-таки вывернулась из-под его руки и подскочила к окну, чтобы опустить жалюзи. Такая скромность у меня образовалась после того, как однажды вот в этой самой комнате мы услыхали сквозь дрему демоническое «кар-кар-кар-кар», я оглянулась на окно и увидела, что на моей любимой антенне восседает жирная встрепанная ворона — вылитый Лебедев из «газеты моральной оппозиции», тот самый, которому я кое-чем обязана, — и нахально пялится на нас! Ли, проследив за моим взглядом, сонно пробормотал: «И пусть треснет от зависти», а потом без особой спешки приподнялся, достал с пола простыню и укрыл нас обоих. Ворона еще раз каркнула — как-то особенно гнусно, поднялась на крыло и исчезла из поля зрения. А Ли до сих пор всякий раз, как видит на лотках их мерзкий листок, глумливо предлагает его купить: вдруг, мол, там какие-нибудь интересные фотки… Ничего святого!
Галки любимому существу перебирают перышки на затылке. А мне нравится методично взъерошивать ему чуб, разорять всю прическу, а потом так же методично приглаживать. Он терпит.
Волосы у моего Ли русые. Рыжих среди них, вопреки распространенному убеждению, мало. Будь он ТАКИМ рыжим, как его Облик, на него бы в любой толпе оборачивались, как на ментовозку с мигалкой, а лисы не любят привлекать лишнее внимание. Зато все плечи в трогательных веснушках. И профиль — нос, лоб и брови… как бы это повежливее… мало поддаются трансформации. Из-под затылка змейкой выползает длинный белый локон, высветленный в парикмахерской.
— Зачем тебе хвост? — Чтобы было понятно, о чем речь, дергаю за оный.
— Вместо галстука.
— В смысле?
— Статусная вещь, лапа. Галстуков у меня нет, не люблю. Но раз у меня есть хвост… понятно, что галстука нет не от бедности.
Это точно: соблюдать дресс-код, полагающийся творческой личности с деньгами, мы не любим. Никаких костюмов, никаких замшевых курток и кожаных штанов. Когда я его впервые увидела в человеческом Облике — в протертых на коленках джинсах и ужасной серой жилетке — я чуть не подумала, что судьба опять посылает мне безденежного дона. Если бы не текила…
— Галочка. Галочка-цыпочка.
— За цыпочку в глаз, — шепотом огрызнулась я. Мне нравится, когда он говорит мне ласковые слова. И меня раздражает, что мне это нравится.
— Ну, лапушка. Лапушкой можно?
Да можно, можно. Я уткнулась носом в чисто выбритую щеку. Зажмурилась, чтобы он не увидел слез.
Как это все понимать, в самом деле? Знакомство при весьма романтических обстоятельствах, никаких серьезных объяснений, вообще — почти никаких слов, кроме самых необходимых (тех, которые посчитал необходимыми он, — для меня, черной мрачной птицы, и того было слишком много). И… вот.
Классики литературы об этом пишут пафосно: так, дескать, поражает молния, так поражает финский нож… Может, и верно. Если только возможно по рассеянности пропустить момент, когда в тебя воткнули этот самый нож, идти дальше как ни в чем не бывало — и много дней спустя с удивлением заметить, что между ребер у тебя, оказывается, торчит наборная рукоятка. И теперь тебе придется жить с этим инородным предметом в боку, неудобным и опасным для здоровья.
