Честно признаюсь: не написал Вам сразу, потому что, прочитав Ваше последнее письмо, решил, что мистификации и розыгрыши мне ни к чему, стар я для всевозможных игр. Надо зарабатывать на хлеб, чем получится, и жить так, как я живу – одинокой, размеренной жизнью. За эти две недели я ездил в город всего один раз, побывал на заседании литературного объединения "Голоса молодых", где не услышал ничего интересного, кроме того, что бывший руководитель этого объединения Д., старый мой знакомый, в конце этого месяца или начале следующего в очередной раз соберет в клубе какого-то завода непечатающихся и, как он говорит, гениальных авторов. Он обещал мне сообщить, когда и где это будет, и я, наверное, съезжу, послушаю гениев, если силы найдутся.
Но я отвлекся. Решив, что переписка с Вами мне не нужна, я задержался с ответом, а сегодня вот встал, на улице солнце, синицы скачут под моим окном, клюют крупу, которую я для них насыпал. И я подумал: нельзя быть таким старым, трусливым сухарем, – вот хочет милая молодая особа переписываться со мной, который, вроде, никому уже не нужен, придумала забавную историю, чтобы все выглядело романтично, – дупло, предсказания моих будущих успехов и проч., так почему я должен от всего этого отказываться? Это, в конце концов, просто интересно. Вот и пишу. Кстати, хочу напомнить Вам, что по возрасту мог бы быть Вашим дедом… это если Вы, действительно, родились в 1967 году. Тогда Вам сейчас только восемь лет, что исключает возможность писать такие "взрослые" письма. Ну, а если Вам тридцать восемь, дело другое, тогда я мог бы быть Вашим отцом.
Но я пришел вот к какому выводу: по существу, Вы предлагаете мне некую игру, и я готов принять ее условия: Вы живете в XXI веке (до которого я доживу вряд ли), прилетаете сюда на своей волшебной Машине, приносите письма оттуда, из прекрасного далека, а я Вам отвечаю отсюда, из моей бренной жизни.
И это именно Вас, восьмилетнюю, в белой пуховой шапочке, я видел бегающей по заснеженному участку. И хорошо, что не окликнул и ни о чем не спросил – согласно правилам нашей с Вами игры я не должен ничего больше проверять и выяснять. И подозревать в том, что кто-то Вас подослал, тоже не должен, это стыдно и низко.
Итак, играем! Жду Вашего письма. И вопросов – ведь Вы же хотите что-то обо мне знать, хотя и так знаете удивительно много, в том числе того, что еще не произошло, то есть Вы, милая фантастка, сочинили, чтобы меня утешить и обнадежить. Но… играем…
Ваш Сергей Валентинович из "прошлого" века.
15 октября 1975 года.
Р. S. Почему-то через дупло Ваше письмо шло дольше, чем по почте.
Дорогой Сергей Валентинович! Спасибо Вам, спасибо, спасибо! За доверие.
Не в том дело, что Вы, якобы, иногда начинаете верить в мои, как Вы пишете, фантазии. В них Вы, боюсь, до конца никогда не поверите, так как мне известно, что Вы отпетый материалист и атеист. Разве что лет через десять начнете удивляться, откуда я знала так много о Вашем будущем. Подумаете тогда, что я гадалка или ясновидящая какая-нибудь. А пока спасибо за то, что Вы решились на игру с неизвестной корреспонденткой, отбросив мысли, что она агент… сами знаете кого. Но то, что мое письмо шло так долго – еще одно доказательство того, что мы живем в разных временах. У Вас время идет быстрее, чем здесь, и это соответствует каким-то законам физики, мне непонятным.
Тем временем до меня, хоть я и знаю, что творилось в стране до Перестройки (слово это Вам пока не знакомо, но через десять лет узнаете), только сейчас дошло, что я со своими посланиями и хождением, как кот ученый, вокруг дуба могу накликать на Вашу голову неприятности, если не беду. А потому должна писать аккуратно, и Вы, пожалуйста, отвечайте мне осторожно. Не ровен час, нас выследит какая-нибудь гнида, будет читать эти письма и потом на Вас навесят Бог знает что – а как же: "тайник"!!! От одного этого у них уже шерсть становится дыбом и хвост морковкой – "вышли на след". Поэтому я, опустив это письмо, во-первых, посмотрю, не тащится ли кто-нибудь за мной. А потом постараюсь издали проследить, как Вы будете его доставать.
Я могу это сделать, вот только подойти к Вам не смогу, боюсь окончательно "добить" Машину, и тогда конец нашей переписке, а может, и мне самой. Ведь, насколько я понимаю, мой брат Витя испортил Машину именно тем, что наплевал на запрет контактировать с аборигенами (то есть обитателями того времени, куда Машина занесет). О том, что такое общение нежелательно, было написано на листке, приклеенном внутри машины – видимо, изобретателем. И это предписание я выполняю строго, а знаете, как мне хочется увидеть родителей, пусть в том, далеком времени, которого больше нет? И не просто издали взглянуть – это я уже сделала, и ничего не испытала, кроме боли. Нет, мне хочется подойти, заговорить… Но я себе это запретила. А Вас я издали видела и не раз – надо сказать, Вы все такой же красавец, как на фотографиях тридцатых-сороковых годов. Может, потом придумаю какой-нибудь знак, чтобы Вы догадались, если мы случайно встретимся, что это – я, девочка Юля из прошлого, она же взрослая Юля из будущего.
Да, я довольно много знаю о Вас – из того же предисловия к книге, которую Вы будете писать и назовете "Полуденный ветер".
Кстати, не верьте программе "Время" – несмотря на оптимистические прогнозы синоптиков, шестого ноября – перед праздниками – у вас там ударит мороз под минус двадцать, а потом повалит снег. Такого снегопада в наших краях не бывало с 1912 года. (Как Вы думаете – откуда у меня эта информация? Соглядатаям знать об этом неоткуда, небесная канцелярия им, слава Богу, не подконтрольна.)
Еще о будущем. Если Вам интересны мероприятия в клубе, куда Вас приглашали, то не откладывайте, идите туда скорее – потом дирекция клуба закроет двери для писателя Д. и его учеников, после того как один поэт прочтет там "непристойные" с точки зрения всяческого начальства стихи – об однополой любви. Я об этом узнала недавно из чьих-то мемуаров, а для Вас это способ проверить, выдумываю я будущее или ЗНАЮ.
А спросить я хочу, во-первых, о том, насколько автобиографичен Ваш роман – ни в одном из источников, которые я читала, об этом ясно не сказано. Про то, что с Вами было при Сталине, уже после войны, тоже не совсем понятно. Вот что Вы делали и чем при этом руководствовались, сказано точно и без скидок себе самому. Это здорово!
А еще – вопрос невинный – кого из современных авторов Вы любите, а кого – нет? Как Вы относитесь к классикам, знаю, а вот к тем, кто сегодня рядом? Например, поэт Олин. Про многих Вы тоже отвечали в разных интервью в восьмидесятые годы, но, может быть, кого-то забыли, упустили, или к тому времени у Вас изменились пристрастия?.. А мне интересно, кого Вы любите и читаете именно в 1975 году. И кого ненавидите? Или для Вас все одинаково хороши? Чисто по-человечески? Но так не бывает… Про самиздат, который Вы, я уверена, никогда и в руках не держали (что, съели, поганые шпионы?), – я не спрашиваю. Спрашиваю про то, что опубликовано. И, кстати, что Вам ближе – проза или поэзия? Это ведь не важно, что сами Вы пишете прозу. А любить как раз можете стихи. Тогда – какие?
