прошептал Юра и хлопнул по карману. Затем пересел на кушетку поближе к Володьке.
— Ты чего, начальник?
— Так. Скажешь потом Наташе — пусть сделает мне но—шпу. Что—то боль не проходит.
— Ты, старик, не затягивал бы с этим делом. А то отключишься не вовремя, и ни себе, ни людям.
Из короткого забытья в полутёмной ординаторской его вывела медсестра Наташа, наклонившаяся со шприцем в руке.
— А? Что случилось?
— Ничего—ничего. Вы просили сделать вам укол, да?
— 63 —
— А—а… Да—да, спасибо, Наташенька, — и стал закатывать рукав халата.
За окном рассеивалась ночная темень. Жена Грачёва открыла глаза.
— Ой, мамочки! — вскинулась Наташа, прикорнувшая возле аппаратуры. Их разбудил негромкий щелчок. Наташа глянула на приборы и метнулась из палаты.
Вздрогнули самописцы монитора, и ровные, словно по линейке выведенные чернильные линии, всколыхнулись. Короткие, пока ещё нечёткие и хаотические всплески зачёркали на бумаге, постепенно упорядочиваясь, принимая знакомы формы дельта—ритма головного мозга.
На ходу надевая фонендоскоп, в палату влетел Оленев и приставил чашечку к груди Грачёва.
Скрипнуло кресло. Жена Грачёва встала, опустила руку в карман халата, медленно вынимая свой фонендоскоп. Она смотрела на Юру, не решаясь развернуть прибор.
Оленев напряжённо вслушивался. Мельком оглянулся на Веру Семёновну, и подобие улыбки тронуло его губы. Он выпрямился и кивком пригласил её подойти. Путаясь в трубках, Грачёва надела инструмент и встала на колени перед кроватью. Осторожно, словно боясь и не веря, прикоснулась к груди мужа. На глазах появились слёзы.
За окном проснулась и робко запела какая—то птичка.
Когда ранний июньский рассвет вызвал к жизни целый сводный хор птичьего царства, всё более чётко и ритмично стал вспыхивать и погасать на пульте монитора индикатор пульса. Поднялось артериальное давление, не заметное глазу дыхание наращивало силу, глубину, и к началу рабочего дня Грачёв походил на просто спящего человека.
Срабатывал невидимый телеграф: по одному, осторожно, в реанимацию входили врачи, смотрели на приборы, чесали лысины, лохматили шевелюры, пожимали плечами и поздравляли едва живого от усталости Оленева — кто руку пожимал, кто по плечу похлопывал, а акушерка, что принимала роды у Марины, так прямо в щёчку поцеловала.
Когда посетитель выходил, взгляду открывалась очередь из желающих лично увидеть чудо оживления Грачёва.
— Юрий Петрович, пойдёмте, приляжете, а я вам бульона сделала, — перед Оленевым стояла Наташа тоже со следами двухсуточного недосыпания.
— Нет, Наташа, я ещё посижу, понаблюдаю.
— Юрий Петрович, бульончик импортный, из кубиков..
— Нет—нет..
Но долго упрямиться ему не дали: подошла Вера Семёновна, взяла его под руку и кивнула Наташе, чтобы та сделала то же самое.
— 64 —
Почти насильно Грачёва увела его в самый конец коридора, в свободный бокс, усадила на кровать. Тут же вошла Наташа с чашкой бульона.
— Идите, Вера Семёновна, отдыхайте, я тут сама.
Вера Семёновна вышла.
— Нате, пейте. Сколько уже не евши, не спавши.
— Наташа, ты же с нами вместе. столько же спала и ела.
— Ну, я—то молодая, мне — что, а вам отдохнуть надо, подкрепиться.
— Вот, спасибо, внученька, утешила старика.
— Ой, да ладно вам, Юрий Петрович, — покраснела девушка, — Я же не то имела в виду.
С закрытыми уже глазами Оленев сделал пару глотков, прошептал «спасибо» и повалился на подушку.
Сон навалился на него какой—то неземной мелодией, тихой, глубоко звучащей, широкой, как сам мир. И такие же картины, земные и неземные, раскрывались перед ним:
Нил, оживляющий пустыню мира, превращая его в цветущий оазис…
Ганг, растворяющий в своих водах людские судьбы и жизни…
Великий Океан, в котором лениво плескались три кита, поддерживающие на спинах сверкающую Вселенную..
Звёздные дожди галактик, рассыпающиеся в глубинах Космоса…
Из волн забытья и успокоения Оленева вытащила бестрепетная рука Веселова.
— Который час? — пробормотал Юра, не в силах открыть глаза.
— Десятый.
— Всего—то.
— Ты дрыхнешь десятый час, Кулибин. Причём, без задних ног. Давай, пристёгивай их, весьма полезны будут сейчас.
— Будто бы есть передние ноги, — проворчал Оленев, садясь, — Что я тебе, собака, что ли?
Как там дела?
— Сплошные конфабуляции.
— Ложные воспоминания, — машинально перевёл Юра, — У кого?
— У шефа, конечно, елы—палы!
— Он разговаривает?! — Оленев вскочил, — Он пришёл в сознание?!
— Пришёл. Прибежал даже. Да как начал травить — Машка с перепуга психиатра вызвала. Сидит сейчас возле шефа. Тестирует, анализирует. А тот ему цирк устроил: уверяет, что не Матвей он, а Степан. Контузило, говорит, когда Днепр форсировали, вот в госпитале и лежит. Ну, а про ребионит — ни слова.
— 65 —
Рядом с Грачёвым сидел незнакомый врач и тихим шёпотом беседовал с ним. Юра подошёл к Вере Семёновне и взглядом спросил: «Это правда?».
— Всё хорошо, Юрий Петрович, — прошептала она, — Правда, Матвей утверждает, что это не он, а его отец. Степан Петрович на самом деле был контужен при форсировании Днепра. Это побочный эффект вашего препарата?
— Не знаю. Это же первый случай применения на человеке.
— Пока что можно это характеризовать как помрачение сознание неизвестного генеза.
Прогнозов пока давать не имею оснований, но, исходя из адекватности поведения больного на данный момент, считаю, что причин для особых волнений нет, нужно просто ждать, — так высказался на консилиуме приглашённый психиатр.
Паузу нарушил вопрос Черняка Оленеву:
— Это побочный эффект вашего лекарства или конечный результат его воздействия?
— Генетическая память! — мозг Оленева, напряжённо анализировавший ситуацию, выдал найденный ответ, — У него проснулась генетическая память.
— Снова за своё. Начитались фантастики, — поморщился Черняк и посмотрел на психиатра, продолжая, — Это же совершенно не научный подход.
— В принципе, в психиатрической практике известны случаи восстановления нижних пластов памяти в фазе очень глубокого сна. Но в пределах жизни данного человека.
— Анабиоз тоже был из области фантастики, — сказал Оленев, — но, как видите, Грачёв вышел из него.
— А выйдет ли он из ЭТОГО состояния? — наседал Черняк.
— Выйдет, — уверенно произнёс Юра, — Извините, мне надо продолжать работу.
Все промолчали, словно соглашаясь с правом Оленева командовать в этой ситуации.
Ровно в полночь ожили самописцы в палате у незнакомки. На этот раз событие никого не напугало: в палате был один Оленев, а он ждал этого момента.
Юра стоял возле приборов, когда в палату вошёл Веселов — выспавшийся, с подправленной бородкой, в глаженом халате. Взглянув на приборы, он молча пожал руку Оленеву, взял его за плечи, молча же вывел в коридор и подтолкнул в сторону ординаторской. Юра не сопротивлялся, махнул рукой другу и пошёл спать на жёсткой кушетке.
Марина вышла со двора на улицу и заметила Ирину, пытающуюся остановить машину.
— 66 —
— Привет, Ирка! Ты что — наследство получила, на такси ездить?
— Два наследства. Ты глянь, что на
