Я аккуратно положил лист на стол. Ну что же, теперь мне хоть что-то стало понятно. Передо мной был некий ключ или пропуск, короче, что-то отпиравшее или указывающее вход в мир, ставший местом гибели жреца. Одновременно я понял, почему с таким невиданным для меня упорством я постоянно противился связываться с этим измерением. Оно было для меня чужим, я ничего не знал о его существовании. И никогда и нигде не встречал никаких упоминаний о нем. Я был убежден, что ключ подлинный, а это значит, что Алиенора права и рукопись все-таки не подделка.
Вспомнив про Алиенору и ее совсем недетское поведение, я решил не говорить пока ей о своем открытии, мне хотелось приберечь его только для себя. Мне почему-то казалось, что сама она не догадалась о скрытом смысле этого рисунка и не особо обратила на него внимание, как поначалу и я. Как ни странно, это открытие меня совершенно успокоило, и, захватив с собой последнюю рукопись, я отправился во внутренний дворик, чтобы там предаться чтению.
По сравнению с тем, как было написано письмо, предварявшее все остальные бумаги, почерк Гильома в этих бумагах был гораздо спокойнее, четче. В нем проступал характер этого сильного и мужественного человека, умеющего обуздывать свои чувства. Я несколько утомился от созерцания безразличного почерка арабской рукописи, так что эта доставила мне явное удовольствие.
Отправляясь в дорогу, я решил по мере возможности описать происходящее и рассказать о причинах своих поступков, многим моим друзьям казавшихся откровенно безумными. Я не сужу их, да и сам я, будучи на их месте, вряд ли смог подумать иначе. Воистину тяжкий труд пытаться понять чужую душу, пусть даже и самую близкую. Что могли подумать обо мне они, люди, знавшие мои горести, делившие со мной мои радости, что могли подумать они, узнав о моей одержимости звездами? О, эти светящиеся, дразнящие создания, в головокружительно далекие времена занявшие небо — кто они? Одержимость эту передал мне отец. Сколько я себя помнил, его странные увлечения и безрассудные проекты, составляли часть нашей жизни. Привыкнув к ним, я не придавал им особого значения, полагая, что, как только новая идея завладеет всем его существом, он переметнется на что-нибудь другое, как это случалось уже не раз. В течение долгих лет, когда наши отношения разладились, я ничего не знал о том, что занимало его мысли в то время. Незадолго до его кончины мы вновь поладили, но прежняя доверительность к нам так и не вернулась. Поэтому, когда он потребовал с меня, чтобы я принес ему клятву, я был столь изумлен, что не смог вымолвить ни слова. Не давая мне поразмыслить над его просьбой, он, понизив голос, хриплый от болезни, стал торопливо и сбивчиво рассказывать мне об источнике великого могущества, скрытого в недрах земли. Он говорил, что дорогу к этому источнику можно найти при помощи неких живых существ, которых люди по своему неразумию таковыми не считают. Когда же я попросил его объяснить, он рассердился, стал обвинять меня в тупоумии и пробормотал, что, конечно же, речь идет о звездах, которые есть не что иное, как те самые живые существа. Хотя он и полагал, что разъяснил мне все очень понятно, для меня это было совсем не так.
Я терялся в догадках, склоняясь к мысли, что все это очень похоже на бред больного. Но что, если я ошибался? Вдруг он хотел рассказать о своей новой песне, вдруг он хотел, чтобы я записал ее? Я, хотя и рисковал вызвать его гнев, решился спросить, и тогда он, и вправду, рассердился еще больше и начал осыпать меня руганью и упреками. Он вновь стал требовать, чтобы я поклялся, и я не осмелился далее перечить ему, не желая сердить больного. Тогда он стал мне рассказывать о скрытой дороге, по которой я смогу пройти, если звезды согласятся провести меня по ней. Более я не спорил с ним, и он потихоньку начал успокаиваться, его голос становился совсем хриплым и понемногу затихал. Он посмотрел на меня долгим пронзительным взглядом, и меня поразила невероятная сила, сиявшая в его глазах. Именно тогда я подумал, что данная мною клятва гораздо серьезнее, чем мне думалось, а он, словно услышав мои мысли, призвал на мою голову все кары небесные, если я нарушу данное ему слово, и почти беззвучно прошептал:
— Следуй дорогой звезд.
С тем и испустил дух.
Оплакав дорогого родителя, я медлил и долгое время откладывал выполнение своего обещания, не имея никакого понятия, о какой дороге идет речь и куда мне надлежит отправляться. Разгадка пришла, как часто это бывает, случайно. Когда через наш город проходят паломники, они бывают желанными гостями в моем замке и часто услаждают наш слух своими чудесными историями. И вот однажды вечером за ужином я сидел, поглощенный своими мыслями, рассеяно слушая мерный гул голосов многочисленных гостей. Как хороши были те дни! Как жаль, что нет у меня времени описать те счастливые времена, эти восхитительные блюда и веселые застольные беседы, в кругу близких и родных сердцу друзей. В тот день я был особенно рассеян и не следил за разговором. Но вдруг я вздрогнул и почувствовал удар, будто в меня попала стрела. Кто-то произнес:
— Дорога звезд.
С моих глаз спала пелена, я понял, что это знак, что именно оттуда надобно мне начинать свои поиски. Отправился я, правда, не сразу, понадобилось, чтобы отец во сне поторопил меня, и тогда, наконец, сделав все необходимые распоряжения, я пустился в путь по «дороге звезд» в Сантьяго-де-Компостелла.
Я старался ничего не пропускать, ни слова, ни жеста, никогда еще я не был столь внимательным к мелочам. Любое случайно сказанное слово наполнялось для меня новым значением. Первые несколько дней мы путешествовали спокойно, идя навстречу наступающей весне, полностью поглощенные красотами и тяготами пути. Дорога была пустынной, и нам за эти дни не повстречался почти никто, кроме нескольких крестьян, стремящихся побыстрее исчезнуть при нашем появлении. Оно и понятно: на дороге разбойники встречаются чаще, чем добрые люди. Будучи по натуре человеком скорее деятельным, нежели созерцательным, я немного скучал, и когда я увидел двух паломников, возникших словно из ниоткуда, я обрадовался. Это были медленно бредущие мужчина и женщина, с измученными пыльными лицами, но они чем-то привлекли мое внимание. Что двигало мною больше, любопытство или сострадание, не знаю, но я спешился и со всей любезностью предложил им присоединиться к моему небольшому кортежу. Они с благодарностью согласились, и я выразил желание узнать их имена. Мужчина назвался Раулем.
— А это, — сказал он, указывая на идущую рядом с ним женщину, — моя сестра Эстела.
