Ознакомительная версия.
И тогда вновь настал черед совершенной Пронойи. Трижды она вступала в величие тьмы, дважды отступала, теснимая то лукавством темных сил, то малодушным страхом за тех, кого она жаждала спасти. Но вот настал третий черед. Пронойа окунулась памятью в светлый образ Духа незримого, истинного, коим сама являлась, и, наполнившись чистой силой Плеромы, ступила в середину темницы – в темницу тела человеческого. Воскликнула, едва-едва справляясь с отчаяньем: «Тот, кто слышит, да восстанет он ото сна тяжелого!» И вдруг человек, еще безымянный, неизвестный, бесславный, заплакал: «Кто тот, который называет имя мое, и откуда эта надежда пришла ко мне, когда я в оковах темницы?» И Пронойа отвечала, почувствовав облегчение и надежду: «Я Пронойа света чистого. Я мысль девственного Духа, который поднял тебя до места почитаемого. Восстань и вспомни, ибо ты тот, который услышал… И стань, оберегаясь от сна тяжелого и заграждения внутри преисподней».
Так посланница Духа святого пробудила человека после долгой спячки, смертельной спячки и запечатлела в нем свет пятью печатями, дабы отныне ни смерть, ни дух обманчивый, ни судьба не имели окончательной силы над новым человеком…
…В больнице от него не отрывали глаз и рук врач с мерзко заботливой миной и три смазливых сестрички. Этих голодных девах Сид хотел бы трахнуть по очереди, когда встанет. Если встанет вообще с чертовой больничной лежанки!.. Тогда будет жить, тогда трахнет их всех сразу. А сейчас… У-у, как же больно сейчас! Но не скулить! Улыбаться! Губы уточкой, он же, черт, Сид Вишес!
Эта рыжая, самая улыбчивая и грудастая из трех медсестер, словно в отместку ему за будущее траханье с ее подружками, говорит:
– Сэр, к вам пришли… Молодая леди с ребенком. Они давно добиваются свидания с вами. До этого я им отказывала, но сегодня мадам очень просила…
– Хоть не ври, дрянь. Заплатили тебе, небось, хорошую зелень… Ладно, пусть заходит. На полминуты. Иначе, на фиг она нужна…
В палату вбежал ребенок и в нерешительности встал посредине. От удивления у Сида полезли вверх брови, утиные губы сами собой выпрямились, на смену презрительной гримасе пришла улыбка – изумленная, согретая кроткой радостью встречи. Сид только сейчас заметил, какие у мальчишки длинные, точно у девчонки, ресницы. Боже, тот пацаненок жив!.. Но может, это он, Сид Вишес… мертв? Может, они оба в раю и вот – встретились?
– Ты-ы… – задыхаясь, прохрипел Сид. Будто кто вцепился ему в горло, будто страх и впрямь имеет стальную хватку. Захотелось тут же от всего избавиться – от капельницы, от чертовых безжизненных простыней, от образа беленького мальчика. – А мамка где, ма…
Следом за чистеньким ребенком, испуганно ссутулившись, безуспешно борясь с собственной красотой и свежестью, в палату шагнула молодая женщина. Черные глаза ее блестели, словно натертые воском; они бегали, бегали, казалось, лишенные шанса когда-нибудь остановиться и успокоиться.
– Сэр, это такое… недоразумение. Простите. Простите моего сына! Он так мал, он… всего лишь пил сок.
С этими словами мамаша легонько подтолкнула сына к больничной кровати.
– Пил сок? Значит…
«Боже, значит тот след на стекле – не кровавое пятно, – Сид на миг закрыл глаза, – а потеки от сока. Боже, как просто». В следующую секунду, приподнявшись на локте, жадно заглянул в лицо мальчишки:
– Сок – это класс, у?.. Ну веселей, парень! – двумя пальцами, указательным и средним, Сид приподнял мальчику подбородок – кожа на нем была фантастически нежной, мягкой. – Все ж живы – ты и я. Черт, нам с тобой повезло! Я правильно говорю?
– Угу, – мальчик согласно кивнул.
– Как тебя зовут?
– Кон… Кондрат Гапон.
«Эй, парень, все в порядке?» – встревоженный мужской голос и чья-то рука, крепко встряхнув его за плечо, вернули Кондрата к жизни. Не осторожно и плавно, как во сне, когда явь мягко накладывается на дрему, – а резко, почти безжалостно. «Ух, да ты весь в крови! Эко тебя угораздило! Дай-ка оботру… Что ж ты толком руль держать не можешь, а туда же…» Когда юноша наконец разомкнул тяжелые и липкие, будто в меду, веки, он их тут же едва не закрыл – таким неприятным, отталкивающим показалось ему лицо незнакомца. Случайного человека, не побоявшегося заглянуть в мертвую машину.
У незнакомого сердобольного мужика было утомленное немолодое лицо и светлые глаза. Они светились тем ярче, чем уверенней Кондрат ощущал себя во вновь обретенной реальности.
– Пил?.. Вроде нет, по твоему дыханию не чую. Ладно, отвезу тебя в ближайшую больницу.
– На фиг больницу! – неожиданно твердо, даже грубо отрезал Кондрат. – Мне нужно в музей!
– Да кто ж тебя с разбитой мордой пустит?! Да еще посреди ночи! – застигнутый врасплох столь бурной, озлобленной реакцией хлопца, незнакомец невольно попятился от него. Мужик уже пожалел, что полез в эту тачку, будь она не ладна!..
– Ты поможешь! Кто ж еще?! – продолжал грубить Кондрат; но вдруг взмолился, чуть ли не хлюпая носом. – Дяденька, мне позарез нужно в музей! Одну штуку вернуть!
– Ну, раз ты так просишь… Точно за жизнь свою.
Мало того, что мужик на редкость был добрым, он еще и таксистом оказался. Остановил такси прямо против разбитого окна. Кондрат порывался заплатить свыше, мужик же с недвусмысленным видом сунул парню под нос натруженный кулак. Затем, так же ни слова не говоря, подставил плечо, уверенным движением подсадил парня.
На месте разбитого стекла была наклеена газета. От налетавшего ветра она легонько вздувалась, жалобно шелестела. Кондрат, к месту вспомнив Буратино, разорвавшего знаменитый холст в доме папы Карло, порвал газету. Улыбнувшись воспоминаниям, прыгнул вниз – под ногами угрожающе захрустели не то осколки стекла, не то ледяная слюда.
Юноша, осторожно отворив дверь, выглянул наружу… и немедленно ослеп. Свет в пустой комнате, до этого тщедушный, рассеянный – каким его запомнил Кондрат, – в этот раз оказался неслыханно резок, невыносим! Будто свет ждал этой встречи, наперед зная о ней, готовился к ней, аккумулировал, собирал свои силы в жесткий слепящий пучок. Хлестнул по глазам юноши – и не промахнулся.
– Черт! – Кондрат инстинктивно вытянул перед собой руки, тотчас повернулся, чтоб вернуться, скорей спастись от слепящего стражника, но внезапно уперся в стену. Глухую, черт, стену. – Да что это, боже?..
– Что ж вы, юноша, то чертыхаетесь, то Господа Бога вспоминаете? – за спиной вдруг раздался стариковский голос. Похоже, не только один запредельный свет поджидал здесь Кондрата, сторожил в слепящей засаде… Сторож смущенно откашлялся. – Постой, постой, а это не ты… Батюшки! Да это ж в тебя я всадил заряд! Боженьки, так ты жив?!
Ознакомительная версия.
