Я научил ее тем навыкам, которые сам приобрел лишь недавно, например, показал, как удить рыбу в пруду. Наш улов мы жарили на очаге, устроенном в Райском Овражке, и поглощали его, освещенные пламенем костра, когда сумерки опускались над миром.
Мы чувствовали себя непринужденно в обществе друг друга, эта милая девочка и я. Исполненные счастья, мы целовались без всяких задних мыслей. Свежий воздух изменил цвет ее лица, оно утратило прежнюю бледность и сделалось румяным. Кроме того, Миранда заметно подросла. Она так же ловко и проворно бегала по скалам, как и я. В бухте на южной оконечности острова мы ловили на мелководье креветок, которых затем варили в консервной банке и жадно поедали. Нам никто не докучал. Никто не говорил нам, что нужно делать и чего делать не следует.
Однажды вечером мы бездельничали у кромки воды на маленьком пляже, подкрепившись креветками и крабами. Сняв одежду, мы плавали в теплом море, шумно плескались в воде и радостно смеялись. Когда мы вышли из воды, то неожиданно посерьезнели, восхищенными, изучающими взглядами рассматривали тела друг друга, чуть розоватые в лучах заходящего солнца. Я осмелился скользнуть пальцем в створки ее изящной раковины, над которой кудрявился пока еще редкий пушок. Миранда взяла в руку мой миниатюрный инструмент, который охотно откликнулся на ее прикосновение. Затем мы поцеловались, обменялись поцелуями, в коих было уже некое знание. Мой язык ощутил нежную ребристую поверхность ее нёба.
В принципе можно сказать, что именно в тот миг мы влюбились друг в друга. Мы не знали тогда слова для обозначения того взаимного чувства, которое испытывали. И я думаю, что всегда любил Миранду, потому что первым наткнулся на нее, стоявшую в тени с ведерком теплого козьего молока, которым она инстинктивно попыталась защититься.
В те дни мы постоянно были вместе и часто занимались любовью, едва только нам это приходило в голову. Я научил ее ловить кроликов и обдирать их, чтобы употребить в пищу, показал, как приручить кошку, которой мы дали имя Абигайль. Абигайль, чей рацион теперь состоял из рыбы и крольчатины, следовала за нами по пятам, послушная и верная, как собачка, однако заходить в дом не осмеливалась. Остановившись у порога, она выгибала дугой спину и испуганно шипела.
Шли дни и недели, а затем и месяцы нашего счастья. Глядя на меня, Миранда пристрастилась к книгам. Я часто читал ей вслух, иногда она делала то же самое. Мы вместе плакали над страницами прекрасной книги Алена Фурнье, потому что понимали, что наше счастье существует в хрупком мире, ненадежном мире бед и печали. Сияй над миром солнце или луна, мы все равно были вместе, лишь изредка разлучаясь, дабы выполнить приказания ее властного отца.
Мне удалось научить ее ценить изящество и музыкальность шекспировской истории об острове, на котором жила другая Миранда. Мы сравнивали меня с неким подобием Калибана, а ее отца — с Просперо. Наш остров, разумеется, был волшебным островом, над воздушными стихиями которого властвовал проворный Ариэль, покорно повиновавшийся воле Просперо.
Шло ли время? Пожалуй, да. Хозяин острова продолжал работу над своим монументальным трактатом, призванным улучшить род людской, в то время как я с его дочерью вел жизнь вольного духа, наслаждаясь природой… нет, точнее, будучи ее частью. На этом острове мы жили волшебной жизнью.
Затем настало время, когда тишина наших ночей была нарушена. Шум разбудил меня. Я лежал в объятиях Миранды — теперь мы с ней не расставались даже ночью — и осторожно высвободился. Подошел к окну и выглянул наружу. Дождь, ливший до этого, прекратился. Я выглянул из окна моей комнаты, которая располагалась в башне, и посмотрел на луну, отражавшуюся в луже на потертой брусчатке возле дома.
Ее чистое отражение было вмиг разбито ногами, ступившими в лужу.
Откуда-то снизу донесся громкий стук в дверь. Миранда в испуге вскочила в постели. Я поцеловал пушистый бугорок внизу живота, пытаясь успокоить ее. Но она никак не могла прийти в себя и лишь испуганно повторяла: «О боже, сегодня утро моего тринадцатилетия! Утро моего тринадцатилетия!»
Я торопливо оделся и спустился вниз по винтовой лестнице. Уже предрассветный свет возвращал из ночной тьмы привычные очертания окружающего мира. На первом этаже вспыхивал и гас свет. Эрик Магистоун стоял неподвижно, как статуя, отбрасывая на стену гигантскую тень. Неподалеку от него нетерпеливо расхаживали туда-сюда двое грубого вида мужчин в матросских бушлатах, помахивая фонариками и невнятно переговариваясь с какими-то жалобными интонациями. Огромная дверь была распахнута наружу, впуская в дом холодное дыхание внешнего мира.
— Приведи дочь мою, Миранду! — проговорил Магистоун, увидев меня. — Эти люди пришли за ней.
— Почему? В чем она провинилась? За что?
— Приведи сюда мою дочь! — Голос его сорвался на грозный рык. Я бегом бросился выполнять приказание. На верхней лестничной площадке я увидел Миранду, уже одетую, правда, еще непричесанную. В руках она сжимала какую-то холщовую сумку. В утреннем полумраке лицо ее было мертвенно-бледным, даже каким-то призрачным. Хотя в глазах не видно было слез, выражение лица Миранды говорило о том, что она испытывает сильные страдания.
— Мы должны расстаться навсегда, любовь моя, — сдавленным голосом произнесла она.
Внизу суровый, брутального вида отец поцеловал Миранду, прежде чем передать ее людям в бушлатах.
— Пойдемте, мисс, — сказал один из них. — Скоро начнется прилив.
После этого, бросив в мою сторону неловкий взгляд, она ушла в сопровождении двух незнакомцев.
Когда я попытался броситься вслед за ней, Магистоун схватил меня за руку.
— Что бы ни ожидало вас двоих в будущем, ты останешься здесь. Она ушла от нас, черт возьми! Будь проклята моя давнишняя причуда!
И только сейчас до моего понимания стала доходить суть происходящего, я понял, что Миранда — жертва запутанной истории. Когда-то Магистоун и Робсон были друзьями, причем оба — азартными игроками. Они жили вместе, когда Магистоун вернулся из Калифорнии. У них двоих была одна женщина, которую Роберта в свое время назвала мне первой женой Фердинанда. Похоже, Роберта лгала мне, потому что, судя по всему, лгали и все они, лгали изощренно и искусно, как это могут делать взрослые. Мальчик, родившийся у этой женщины, был на самом деле сыном не Робсона, а Магистоуна. Вряд ли он был жестоким и лживым, как уверяла меня Роберта. По иронии судьбы, его также нарекли Фердинандом.
В конце концов Магистоун и Робсон рассорились. Финансовый крах, постигший Робсона, заставил его, чтобы расплатиться с долгами, отдать остров Магистоуну, который из приятеля превратился в заклятого врага. Однако он добился у Магистоуна одной жизненно важной уступки, а именно: Магистоун отдает свою дочь Миранду в день, когда ей исполнится тринадцать лет, замуж за его беспутного, как он уверял, сына, Фердинанда-второго.
