И тут же по телу снизу—вверх, спазмом — горячая волна, голова в огне, что—то ворочается в черепе, рвется наружу…
«Ух ты!.. Неужто САМ отозвался?»
Шабанов меленько крестится…
«Где я?» — робко спрашивает бестелесный голос.
Предок? Всего лишь предок! Ф-фу-у…
«Где-где… сказал бы я, где… — раздраженно огрызнулся Сергей. Руки сердито рванули жалобно затрещавшее весло. — В моей башке. Или твоей? Хрен теперь разберешь!»
Тимша притих, но не исчез, перечно—жгучим комом застряв под теменем.
«Ну, чего надо? — ни желания общаться с проспавшим набег раздолбаем, ни веры, что сейчас вернется домой — затеявший это дерьмо так просто на попятный не пойдет. Серегу мутило от злости. — Погрести захотелось? Вперед, на мины!»
Жжение неуверенно шевельнулось и заполнило череп, оттеснив Серегу в уютно—прохладную темноту. Боль исчезла, голод и жажда тоже… нежданный, но желанный покой…
Минутой позже тьма подтаяла, сквозь отступивший полумрак затертым черно—белым фильмом проступила знакомая Леушинская кухня… Венька с любимой кружкой в кулаке… челюсть отвисла, брови комично поднялись домиком…
Леушин встрепенулся, наклонился вперед, что-то спросил… Губы шевелятся по-рыбьи беззвучно…
Леушин его видит? С ним разговаривает? Или не с ним? «Венька! Это Я! Я!!!» — заорал в ответ Шабанов… Видение вздрогнуло и растаяло. Вместе с ним ушла темнота.
Возвращение в избитое тело полоснуло по нервам высоковольтным разрядом. Сергей застонал, скорчился, забыв о гребле. Весла сцепились лопастями, яхт рыскнул и остановился.
— Не хочешь рапотать? — издевательски поинтересовался тут же возникший рядом хозяин. Щелкнул, рассекая спину, сыромятный кнут. — Кто не рапотает, тот не живет!
«Прости! — жалобно крикнул Тимша. — Я не хотел!»
— Разобрали весла! — прохрипел сидевший загребным Серафим Заборщиков. — И-и р-раз! И-и р-раз!
Тимофей маячил на периферии сознания — о чем—то спрашивал, что—то виновато бормотал… все тише и тише… Тише?!
«Стой! — яростно взревел Сергей. — Куда?! Верни мое тело, гад!»
«Я же не нарочно!» — с надрывом выкрикнул Тимша.
Боль, усталость, разочарование…
«Каврай!» — припомнилось некогда пережитое — шаман Сыйт, поход к сейдам… «Как там божок лопарский спрашивал? Где твой мир? Ну, точно! Его работа. А предок ни при чем… ну, почти ни при чем…»
Злость ушла, но боль осталась.
«Не нарочно он… кому другому скажи! А то я не знаю, как ты у бога вторую жизнь клянчил…»
Тимша всхлипнул — далеко, на пределе слышимости — и окончательно исчез.
— И-и р-раз! И-и р-раз! — продолжал отсчитывать Заборщиков — для обрусевших лопарей Федора Букина и Афони Матрехина из Порьей губы, для Глеба и Семена Протасовых из Умбы… для потерявшегося во времени Сереги.
* * *
Запах гари стелется над водой, пропитывает лохмотья одежды. Горький, настоянный на крови и слезах — горит Кемь.
Хозяин шняки, сидит рядом с румпелем. Точильный камень размеренно скрежещет по зазубренному о стрелецкие бердыши клинку. В густой бороде шведа запеклись ржавые сгустки русской крови…
«Специально не смывает, гад, чтоб рабы видели!» — Сергей презрительно кривит губу.
Мысли в голове усталые, ржавые… как взрыватель у оставшейся с давней войны морской мины — чуть коснись, и взлетишь прямо к богу в рай.
«Которые сутки на веслах. Не человек уже — бездушная и бездумная деталь… вроде шатуна. Шатун не страдает, не боится — он железный… вжик—вжик, вжик—вжик… Вжикнуть бы шведу по башке! Чтоб мозги по всей лоханке!»
Сейчас весла лежат вдоль борта — яхт бросил якорь на рейде Кеми. Швед ждет команды на отход. Довольный, как насосавшийся крови упырь — мечом досыта намахался, добыча едва через борт не валится. Не первый раз швед в набег идет, знает, где искать. Потому он уже на яхте, а другие еще по Кеми шастают.
Половина судов разбойничьей флотилии по—прежнему стоит у берега, на борту по паре—тройке охранников — злые, не награбились досыта.
Стрельба давно стихла — малый, человек тридцать, стрелецкий гарнизон вырублен подчистую. Живых наверняка не осталось — стрельцы сдаваться не приучены…
Из дыма пожарищ то и дело выныривают груженые добычей вояки. Вернутся последние, Весайнен скомандует, и флотилия двинет обратно в Каянь — перегруженная, за версту смердящая горелым мясом, потом и кровью… Запахами войны. а немчура каянская будет хвастать добычей и победой над «русским медведем».
С ближней иолы шведу что-то крикнули, мелькнуло имя Кафти. Хозяин яхта отозвался, взмахнул мечом, постучал кулаком в грудь. Выхваляется, паскуда!
Лопочут по-своему, ржут, скаля щербатые пасти… Знать бы, о чем лопочут — глядишь, что полезное услышал…
— Дядька Серафим! — позвал шепотом Сергей. — Что с нами делать будут, когда в Каянь придем?
Заборщиков лениво покосился — ровно на пустое место — брезгливо сплюнул.
«За тимшину оплошку виноватит. Что в Кеми тоже дозорные спали? Кто мог, тот ушел! Небось, и в Порьей губе так, и в Умбе!»
У берега появился небольшой отряд — вели раненых. Посеченных несли на спинах. Рожи у несущих каменные — не живых — мертвяков тащат! Недаром стрельцы трудились! И не они одни — наверняка стар и млад за вилы взялся!
За первыми трупоносами появились еще. И еще…
«Отбивается Кемь! Отбивается!»
Швед, уловив злую радость в серегиных глазах, зарычал. Точильный камень упал под ноги, клинок вознесся — неторопливо, ожидая бессмысленной и жалкой мольбы о пощаде.
Плевать. Вцепиться в глотку, да за борт! Даже если рубануть успеет, вместе ракам достанемся — кольчуга у шведа тяжелая, не наплаваешься!
— Никшни, сопляк! — рявкнул через плечо Серафим. — Не твоего ума дело — в драку соваться!
Грозно рявкнул — Сергей аж голову в плечи втянул… и это спасло ему жизнь — бритвенно отточенное лезвие чиркнуло по макушке, на дно яхта упала срезанная прядь.
— Х-ха! — коротко ржанул Кафти. Меч с надменным стуком вернулся в ножны, грязный с обкусанным ногтем палец ткнул в пробритую на серегиной макушке плешь. — Теперь ты есть monker! Как это?.. монах! Нельзя убифать monker — польшой грех есть! Приттем Oulu — монастырь оттам!
«Бабушку свою отдай!» — хотел огрызнуться Сергей, но таки промолчал — прав Заборщиков, зачем умирать без толку?
«Нет, но Серафим-то! Всю дорогу зверем смотрел, а нынче жизнь спас. Надо бы спасибо сказать…» Шабанов покосился на Заборщикова — помор смотрел в другую сторону. Обтянутая выгоревшей рубахой спина выражала полнейшее безразличие к шабановской судьбе. Сергей тихонько вздохнул.
