- Глупые мудаки – шепчу я, сидя на холодном песке ночной пустыни перед безжизненным космокатером. Тайком от Тиамат я впрыскиваю антидот, приятная обволакивающая теплота наркотика тут же уходит, и прежние мысли накрывают меня. Я ложусь на песок, сворачиваюсь в позу эмбриона и тихо плачу всю ночь. Я плачу о потерянном смысле жизни, плачу о собственной ничтожности и никчемности, плачу о тотальной бессмысленности происходящего, плачу о сосущей пустоте в груди. Я плачу до тех пор, пока меня не окликает Тиамат: «До прибытия крейсера осталось полчаса». И я поднимаюсь с песка, и я ставлюсь стимуляторами, и Тиамат улыбается, и барханы золотистого песка заливает яркое солнце, и я тоже улыбаюсь. Через полчаса прибывает крейсер и я, переодетый в церемониальные одежды посла, вхожу в его гигантское нутро, замечая несколько сотен суровых мужчин в зеленых одеждах, обвешанных тяжелым вооружением. Мужчины торопливо выгружают из крейсера ящики с боеприпасами, несколько из них громко читают суры из Корана. Я благословляю их крестом, и люк крейсера закрывается перед лицом моим, и крейсер ревет, отрываясь от земли. Мы улетаем с Аль-Рашида, улетаем в Золотой Дворец Великого Халифа, и я безразлично смотрю на удаляющуюся планету, давя нотки сожаления новыми инъекциями наркотика.
Большую часть путешествия до Золотого Города я провожу в выслушивании бесконечных извинений от Великого Визиря, Капитана Корабля и части корабельной команды. Они извиняются и извиняются, стучат лбами в пол и клянутся самыми страшными клятвами, что такого со мной больше не повторится. Она клянутся послать к Аль-Рашиду миллионы спутников связи, вывести к нему тысячи орбитальных баз, направить сотни тяжелых крейсеров на патрулирование границы. Я выслушиваю их обещания молча, сидя на вышитой золотом подушке и задумчиво раскуривая кальян. Я знаю, что они забудут о них сразу же, как только передадут меня халифу и, по старой восточной традиции, после тысячи слов не будет ни одного дела. Я останавливаю их поклоны взмахом руки:
- Глубокоуважаемые, все, что мне сейчас нужно – это знать, что силы Хаоса на Аль-Рашиде получили достойное их наказание.
Из замершей шеренги виноватых выходит Великий Визирь и низко кланяется мне:
- О, глубокоуважаемый дорогой вечный друг Халифа! Мы послали на Аль-Рашид сразу несколько команд Исламской Инквизиции, мы послали самых фанатичных, самых преданных и самых беспощадных инквизиторов, которых только могли найти в пределах нашего скромного государства. Будьте уверены, что еще до того, как ваши благословенные очи узреют сады и фонтаны Золотого Города, на Аль-Рашиде не останется в живых ни одного еретика!
- Хорошо – я улыбаюсь и отпускаю его знаком руки.
- Я доволен извинениями глубокоуважемых. Теперь же я попрошу глубокоуважаемых оставить меня одного – вся шеренга глубоко кланяется и молча покидает мои покои. Оставшись один, я первым делом посылаю сообщения Куратору и Миранде, вкратце описывающие мои злоключения и текущее положение дел. Затем я, утопая в безразмерных рукавах церемониального костюма посла Федерации, созданном специально для визитов в Халифат (большой синий халат с огромными рукавами, вышитый золотом и славословиями Халифу, предельно безвкусная, но ужасно дорогая вещь), начинаю писать колонку, изредка прикладываясь к кальяну. За кальяном же меня и застигает рев двигателей нашего крейсера, означающих, что мы отключили бесшумный гипердрайв и заходим на посадку. Вяло пожав плечами, я отсылаю колонку Миранде и отправляюсь в ванную комнату. Полностью раздевшись, я провожу полчаса за душем, натиранием гелями, лосьонами, кремами и прочими процедурами для восстановления иссушенной пустынным солнцем кожи. Арабы ценят прежде всего внешний вид, и я должен выглядеть как холеный представитель сытой Федерации, а не как иссушенный пассионарий, устроивший бунт на провинциальной планете.
Наконец, рев двигателей прекращается и корабль замирает. Я облачаюсь обратно в церемониальный костюм и жду. Через минуту появляется сам Великий Визирь и, низко кланяясь, ведет меня сквозь коридоры корабля. Стены и потолки арабского крейсера расписаны красочными сценами пиров и охоты, панели авторизации у дверей позолочены, никакого унылого железа и пластика. На декорирование космических кораблей арабы тратят суммы, сопоставимые с их постройкой. Более того, команда корабля зачастую еще и добровольно собирает деньги на дополнительные узоры и украшения. Невзрачный, но одержавший миллион побед крейсер ценится куда меньше, чем сверкающий позолотой, но ни разу не бывший в бою. С точки зрения жителя Федерации местные нравы сущее безумие, мне же они нравятся. По сути, обильные украшения всего, от унитазов до орбитальных баз – это вещественное проявление гордости, своеобразной гордости собой, своими силами, своим богатством. И, конечно же, тщеславия. А гордый и тщеславный человек никогда не отступит там, где другой давно бы уже побежал, сверкая пятками. Именно поэтому ослепленные собственным тщеславием арабы бились наравне с берсеркерами Полярных Псов, ослепленными жаждой крови. Позолота может успешно противостоять животной ярости, россыпь бриллиантов – цепному топору, а тайные арабские воскурения – мощным боевым наркотикам. В мире бесконечной роскоши стыдно быть бедным, равно как и стыдно быть человеком со здравым смыслом, кричащим «За цену отделки этого крейсера вы могли купить второй! Вы идиоты!». Это самолюбование надо просто принять, впитать его в себя, слиться с ним и перестать обращать на него внимание. Только став рыбой в реке золотого песка, можно понять и убедить местных правителей. Я вспоминаю, что глава уничтоженной делегации федералов перед поездкой сделал себе имплантацию золотых пластин с гравировками прямо в лоб, а пальцы оплел тончайшими золотыми нитями. Жаль, что такое богатство разорвало ракетами Псов.
Мы подходим к выходу из корабля, и я встречаюсь с Тиамат. Все время путешествия она провела на женской половине крейсера и сейчас на ней причудливо украшенная паранджа. Я задумываюсь, что будет, если халиф захочет попользовать ее и какие у нее указания на этот счет. Когда мы сближаемся, она негромко говорит мне «Я здесь как твоя женщина», и я успокаиваюсь. Мы начинаем спускаться по трапу с золоченными перилами, перед трапом расстелена ковровая дорожка, окруженная с двух сторон разодетыми членами экипажа. Даже промеж собой им стыдно показаться совсем без украшений, что уж говорить о посланниках Федерации – некоторые из офицеров напоминают натурально попугаев. В конце шеренги в поклоне согнулся капитан корабля. Я кланяюсь ему в ответ и вежливо благодарю за приятное путешествие. Капитан выслушивает меня, кланяется еще ниже и минут пять рассказывает, какое удовольствие и наслаждение ему доставила сама возможность отвезти меня в Золотой Город. Наконец, мы расстаемся, и я получаю возможность оглядеться. Мы стоим на вершине посадочной башни, с огромным сверкающим крейсером сзади и отличным видом на город спереди. Я вижу перед собой тысячи роскошных вилл, я вижу сотни полумесяцев на гигантских куполах мечетей, я вижу узкие улочки, зеленые сады и бьющие вверх фонтаны, совсем вдали смутно проступают гаргантюанские контуры Золотого Дворца Халифа. Преобладающий цвет панорамы – желтый, все дома и тротуары покрашены в песочные тона. Несмотря на то, что климат Золотого Города предельно далек от пустынного, а улицы его полны сверхсовременных зданий, Халиф распорядился покрасить и задекорировать каждое строение так, будто оно глинобитное. «Мы не должны забывать о своих пустынных предках» - сказал он тогда, и во всем Золотом Городе мигом распространилась мода на превращение шикарных многоэтажных вилл в бедные глинобитные хижины. Контраст потрясал – входя в дом, выглядящий как случайное пристанище еле-еле сводящего концы с концами нищего, вы оказывались в царстве роскоши и высоких технологий. Из-за желания предать городу вид старинного арабского поселения все улочки строились узкими и непригодными для машин, транспортные магистрали вынесены под землю, с выездами прямо во дворы домов. Конечно, это стоило дикую сумму денег, но разве это может остановить Великого Халифа?
