— Насчет раба — ошибочка. Некрещен и необрезан. И договор кровью не подписывал.
Плеснуло холодом. Смерч надвинулся, сминая хлеба. Рыкнул с яростью:
— В ЭТУ ЖЕ НОЧЬ ЗАБЕРУ ДУШУ ТВОЮ!
Он пожал плечами. Протер глаза, тронул козырек кепки. Походя вспомнилось: именно такую он носил, когда приехал на Целину. Синей она была недолго — выцвела, побелела.
— А я еще думаю: с чего мне всякая дрянь снится? Вот что значит на ночь с врачом пооткровенничать! Хотел правду — получил. Сегодня, выходит? Обидно, не скрою. От пары лишних лет я бы не отказался…
Страх медлил, топтался поодаль. Во сне Александр Петрович был молод и силен. Исчезла вечная спутница-боль, солнце светило ярче яркого. Даже грозное, небо манило, не пугало.
— Так за чем дело стало?
Сгинул смерч. Стих ветер, превратился во вкрадчивый шепот у самого уха:
— Потому и предлагаю. Пару лет? Хочешь десять? Двадцать?! Бери, не жалко! Но и ты уж постарайся, сделай, что велено. Историю в университете учил? Как римляне говорили: «Даю, чтобы Ты дал». Ты мне, я — тебе…
Липкие, приторные слова. На висок будто мед пролился:
— И не геройствуй, ладно? Ты ведь не сразу помрешь, и не сам. Тебе уже семьдесят пять, можно и характер проявить. А дочь твоя? Внуки? Метод старый, но эффективный. Не чета тебе — гордецы на брюхо падали. Проникся, да?
Мед стал льдом. Вернулась боль, вцепилась клыками, путая мысли.
— И заметь: не о мерзости прошу, не о смертоубийстве. Дело благое, нужное…
С болью он совладал. Расправил плечи, выплюнул травинку изо рта:
— Нет! Сначала — благое и нужное, а после родную дочь резать заставишь. Книгу Судей читал? Помнишь, что с Иеффаем случилось? Тут главное — первый раз поддаться. Нет, не выйдет!
— НЕТ?! — ударило с небес. — ПО СИЛАМ ЛИ ОТВЕТ ДАЕШЬ, ЧЕЛОВЕК?
Ответил он небу:
— Дело не в силе. Дело в том, по Чьему Образу и Подобию человек сотворен. Камешек, что от горы откололся, мал, но тверд, как гора. И края острые. Сила не справится, тут иное требуется. Человека мало убить — его убедить нужно.
— ТЫ СКАЗАЛ!
И смерч взял его.
Поле — желтая скатерть до горизонта — теперь было внизу. Серая лента проселочной дороги, жалкая фигурка на обочине. Синие джинсы, синяя кепка, клетчатая застиранная ковбойка…
— Тяжелый случай, — хмыкнул он.
Представился класс: парты в три ряда, доска, на столе — бокастый глобус. Очередной юный шкодник склонил повинную голову, но каяться не спешит, смотрит исподлобья. Пригрозишь вызвать родителей — все испортишь. Обратится шкодник в звереныша, захлебнется гневом.
Иначе, иначе надо!
— Ты сам-то книгу Судей давно перечитывал?
Человек, сидевший у дороги, щелкнул пальцами по козырьку кепки. Словно честь хотел отдать, да передумал.
— Ты, между прочим, географ, не богослов. Неужели думаешь, что все события, упомянутые в Библии, одобряются Богом? Иеффай сам убил свою дочь, причем безо всякой пользы. Он не был священником и не имел права приносить жертву. Не мог и обещать принести «первое, что выйдет». Скажем, ему навстречу могла выйти нечистая собака или верблюд. Этот разбойник так и остался в душе язычником. А насчет раба… Не путай времена дядюшки Тома и Древний Восток. В библейскую эпоху раб — младший член семьи. Бесправный, но свой. Маленький камешек возле высокой горы.
Человек поднял голову. Слушает! Теперь главное — не давить.
— По поводу того, что тебе предложено… Ты одну лишь сторону разглядел. А сторон, между прочим, даже не две — больше. Для начала представь, что кто-то решил взорвать в твоем родном городе бомбу. На двадцать килотонн, как в Хиросиме…
08:11
…сейф в летнем сером плаще…
Дверной звонок оторвал Александра Петровича от кофе. Последний глоток остался, самый сладкий. Колеблясь, он поглядел в сторону коридора, взвесил чашку в руке. Дочь и внуки звонят дважды, соседи сверху — один раз, зато долго, от души. Тот, кто стоял сейчас за дверью, нажал кнопку с очевидной робостью. Вместо привычного «ти-рим-бом!» — убогое «трим». Даже без восклицательного знака.
Продавец меда? Очередной свихнувшийся сектант с евангелием американской печати в зубах?
«Знаете ли вы истинное имя Бога?»
Каждый раз он сдерживался, чтобы не ответить с привычным ехидством. Грех обижать убогих, еще заикаться начнут. Знакомый полковник-опер в таких случаях рапортовал:
«Я даже истинную фамилию его знаю!»
Клюка в руке, тапочки на ногах…
— Иду!
Пока добирался, сообразил, что на часах — начало девятого. В такую рань ни коробейники, ни психи-адвентисты не жалуют. Может, все-таки соседи, но снизу? Трубу прорвало?
За облупившейся дверью, ведущей в службы, царила тишина. Не уловив буйного гласа Ниагары, он вздохнул с облегчением, поймал левой ногой своевольный тапок.
— Кто там?
— Это я, учитель!
— Кто «я»?
— Я, Чисоев Шамиль! Извините, что разбудил…
Голос он узнал сразу, но тем не менее глянул в глазок. Не ради проверки — для эстетического удовольствия. Каждый ли день узришь у собственного порога самодвижущийся стальной сейф в летнем сером плаще?
Полюбовался — и дверь отворил. Хотел пошутить насчет ранней пташки, но, увидев лицо гостя, раздумал.
— Я встаю с рассветом, Шамиль Рустамович. Заходите.
Сейф шагнул за порог, взялся за лацканы плаща:
— А почему по имени-отчеству, учитель? Я что-то не так…
Прорезался акцент, скрытый прежде. Сейф исчез, превратился в растерянного мальчишку. Ребенок с трудом привыкал к чужому городу, к новой школе, к непривычной речи:
«Я что-то нэ так сдэлал, учытэл?»
— Это тебе за «учителя», Чисоев. Сколько раз объяснять, что я — не товарищ Мао! В прихожей не стой, плащ снимай. Вешалку найдешь?
— Уже нашел…
— Кофе или чай?
— Э-э-э… Если можно, чай, Сан Петрович. Кофе боюсь. С утра сердце болело, как после тренировки. Когда долго в зал не ходишь, сердце отвыкает… Хотел лекарство пить, представляете?
Он чуть не ответил «более чем», но предпочел отмолчаться. Его собственные недуги обождут. У Шамиля Чисоева, ученика 6-Б, стряслась беда. Мальчик ранимый, замкнутый, гордый. То, что Шамиль пришел к нему, к классному руководителю, дорогого стоит.
…сколько лет минуло? Тридцать пять? Больше, больше…
— Туфли снимать не надо. Не надо! Чисоев, тебе же русским языком!..
08:57
…разговоры не помогут…
— …Нет, не слыхал. Я, Шамиль, новости редко слушаю. Раньше ВВС включал по старой памяти, потом бросил. У них теперь тоже реклама…
