- сказал Розенфельд вслух.
- Простите?
- Реальность меняется, и с ней меняется память, - объяснил Розенфельд. Скорее себе, чем Ставракосу.
- Реальность менялась всегда, - возразил профессор. - Каждое наше решение, поступок, действие, любой выбор - это выбор реальности, в которой мы проживем, пока не сделаем следующий выбор. Вы не согласны?
- Да, - кивнул Розенфельд. - Но раньше, если я что-то прочитал и, тем более, выучил наизусть, это оставалось в памяти.
Ставракос пожал плечами. "Вы уверены?" - спросил он взглядом.
Розенфельд был уверен только в одном.
- Это, - сказал он, - началось после смерти доктора Бохена.
Ставракос промолчал. Перекладывал бумаги на столе, перелистывал книги и ставил на прежнее место, он не хотел говорить, он и так сказал больше, чем собирался.
- Математическая Вселенная и струнная теория, - сказал Розенфельд, вернувшись в кресло. - И то, и другое - чистая математика, верно?
Он хотел признания. Конечно, признание - не доказательство, суд его не примет, но ведь суд и не состоится. Невозможно обвинить и судить кого бы то ни было на основании непроверяемых фактов и недоказуемых гипотез. Ни один суд и не разбирается в математике до такой степени, чтобы принять дело к рассмотрению.
- Будете кофе? - спросил Ставракос.
Тянул время? Через час позвонит неугомонный Стив, и короткий отпуск закончится. Ничем?
- Да, - сказал Розенфельд. - Черный.
- Другого тут не пьют, - буркнул Ставракос.
Кофеварки в кабинете не было, и Ставракос не сделал ни одного движения, не произнес ни слова, просто сидел и смотрел на Розенфельда испытующим взглядом.
Дверь открылась без стука, и женщина лет пятидесяти, одетая в строгий темный брючный костюм, внесла небольшой поднос, на котором стояли две чашечки кофе и прикрытое салфеткой блюдце. Поставив поднос на край стола, женщина удалилась, не произнеся ни слова и не удостоив Розенфельда взглядом.
- Спасибо, миссис Паркер, - произнес Ставракос ей вслед.
Розенфельд взял в руки блюдце с чашкой, отпил глоток. Прекрасный кофе, прекрасный запах, миссис Паркер умела готовить кофе - что она умела еще?
Розенфельд бросил взгляд на висевшие на стене электронные часы. 17:01. Естественно. Профессор каждый день пил кофе с булочкой в это время. А сегодня у него гость. Значит...
Телепатии не существует. Нет сверхъестественных явлений, сил и законов.
- Кто? - спросил Розенфельд. - Кто рассчитывал переход между математическими структурами и физической струнной вселенной?
Ставракос отхлебнул из своей чашки и отщипнул от булочки.
- Доктор Бохен с профессором Бауэром.
Розенфельд кивнул. Он так и предполагал.
- Вы это обсуждали? Втроем? На семинаре? Готовили статью? Доклад?
Ставракос сделал второй глоток, отщипнул второй кусочек и ответил на каждый вопрос отдельно.
- Да. Нет. Нет. Нет. Нет.
Уточнять, с кем еще Бохен обсуждал свою идею, Розенфельд не стал. Понятно, что знали все, кто в Принстоне занимался струнами и читал Тегмарка. И молчали, конечно же, не по конспирологической причине или солидарности научных работников, которой никогда не существовало в мире научной конкуренции. Причина была проста, и Розенфельд озвучил ее, уже не испытывая сомнений.
- Создав струны из математических структур, доктор Бохен пожертвовал собой. С его смертью мир изменился безвозвратно. Изменились все. Изменилась память. Вы помните, что это было, но не помните - что именно. Вы помните текст письма Бохена, но не помните, какой именно текст вы помните. Вы помните, что эксперимент возможно было провести только один раз, и только один раз наблюдать результат.
Ставракос залпом допил кофе, поставил чашечку на блюдце - в самый центр, - и согласно кивнул. Он не собирался юлить, лгать, он говорил правду вчера и сегодня.
- Математических структур бесконечное множество, - сказал он, - и повторение попросту невозможно. Вероятность этого тождественно равна нулю.
- Да, - сказал Розенфельд, содрогнувшись. Мысленно - конечно, только мысленно. Он сидел в кресле в расслабленной позе, держал в руке блюдце с чашкой, ровно держал, чтобы чашка не упала и кофе не облило куртку, которую он не снял, хотя в кабинете было не просто жарко, а очень жарко. Или ему казалось? Он подумал, что на самом деле складывал пазл логически, как поступал всегда, раздумывая над экспертным заключением. Дважды пазл казался ему сложенным, дважды он ошибся, но те два сложенных и рассыпанных пазла не вносили внутреннего дискомфорта, а этот, реальный... Розенфельд не мог понять себя. Он боялся? Да, чувство страха определенно было, хотя глупо бояться сейчас, когда все, что могло произойти, произошло, и нет никакой возможности поправить. Даже до понимания причины произошедшего наука - он теперь думал о науке как о чем-то отвлеченном от его личного участия - доберется еще не скоро. Доберется конечно, уже подбирается, в будущем году НАСА вместе с европейцами запустит новый орбитальный телескоп, втрое больше по светосиле, чем даже "Уэбб", чудо современной техники. И тогда...
И что тогда?
- Маленький шаг человека, - неожиданно процитировал Ставракос, - и огромный шаг всего человечества.
Он произнес известную фразу так, будто повторял ее много раз, она навязла и опростилась, он вынужден был повторять ее для себя, а сейчас повторил для Розенфельда, давая понять, что шаг сделан, действие произведено, изменить ничего нельзя, и хватит об этом.
Розенфельд хотел полной ясности.
- Сердце доктора Бохена не выдержало усилия? Он... надорвался?
Брови Ставракоса поползли вверх.
- Усилия? - удивленно переспросил он. - Не требовалось никакого усилия - физического, я имею в виду.
- Мысленного, - уточнил Розенфельд. - Только выбор и воля.
Он представил, о чем думал в тот момент доктор Бохен, как он волновался, когда делал выбор, совершал маленький, попросту микроскопический шаг, как билось его сердце, как он был напряжен, хотя - да, то, что он собирался сделать, физического усилия не требовало. И сделал. Провел эксперимент. Эксперимент, который в этой вселенной можно было провести один-единственный раз. И никогда больше. Потому что...
- Яйцо можно разбить только раз, - сказал он. - И это очень легко.
- Легко... - пробормотал Ставракос. - Гораздо труднее, чем сотворить Вселенную.
Ну вот, с удовлетворением подумал Розенфельд. Слово сказано.
- Можно мне еще раз взглянуть? - Розенфельд показал взглядом.
Ставракос взглядом показал согласие.
На листке бумаги было написано: "Не нужно усилий. Только понимание и воля".
Да, понимать - обязательно.
- Могу я сфотографировать? - спросил Розенфельд.
Ставракос пожал плечами.
Розенфельд сделал фотографию - пять раз, под разными углами.
-
