Редиард Гордон складывает обе руки, ладонь к ладони, и поднимает их вверх:
— Господи, боже мой! Разве не я выдумал Кингстон-Литтля? Разве не я выдумал «Америка для американцев»? Разве не я…
— Вы, вы, вы! Но нам нужно еще крепче. Ведь это война, вторая война. Понимаете?
— Есть, мистер.
— Ну?
— Выпустите на миллионы долларов акций всех четырех трестов в мелких купюрах. На три-четыре миллиона. Самая широкая рассрочка. Верная гарантия дивиденда. Военная сверхприбыль дает сверхдивиденд.
— Ага! Ага!
— Каждый рабочий получает акцию. Каждый рабочий хочет войны. Жаждет победы Америки, потому что он акционер и патриот. Америка для американцев, все дивиденды всего земного шара для американцев.
— Вы выдумали настоящий порох, Редиард Гордон. Позвольте выразить вам…
Тут приходит очередь и за Редиардом Гордоном. Он повторяет жест хлебного короля.
— Не надо выражать, мистер. Я выражу все это в прессе.
— Выражайте.
Ундерлип ныряет головой в свою сорочку и оттуда еще раз бормочет:
— Выражайте, мистер Гордон.
Автомобиль с Сэмом останавливается за городом, на пустыре, Сэма ведут к одинокой ферме, находящейся в полуверсте от дороги, среди забранных колючей проволокой полей. Молодцы вталкивают Сэма в ферму, а сами остаются за дверью.
В комнате только один человек — Кингстон-Литтль.
Он сидит на табурете, за большим некрашеным столом, опершись о стол локтями и опустив голову на руки, и глядит прямо на Сэма.
— Сэр, мне ничего не будет?
— Болван!
Вот тебе и тонкое обращение! Собственно, почему он прежде был мистером Сэмом, а теперь стал болваном? Разве он не сделал все, что нужно?
— Потому что вы скисли, мистер Сэм.
— Мистер, я не знал, что это бомба. Если бы я знал, что это бомба. Если бы знал, побей меня бог…
— За то, что вы идиот, вас бог и побьет, уважаемый мистер Сэм. Видали ли вы когда-нибудь настоящие бомбы?
— На войне я видел, мистер, ручные гранаты. Это не то, что та жестянка, которую вы мне дали.
— То-то! Это и не была бомба, мистер Сэм.
— Но она взорвалась, когда я ее бросил.
— Это была хлопушка. Поняли? Хлопушка!
— И она никого не убила?
— Никого.
— Но взрыв, мистер? У меня до сих пор звенит в ушах.
— Потому что вы трус, уважаемый мистер. Все вам показалось со страху.
— Для чего же надо было бросить эту штучку?
— Вы патриот, мистер Сэм, но в политике ни уха, ни рыла не понимаете.
— Ни рыла, мистер.
— Ну, и не суйте нос не в свое дело. Молчите. А если вы кому-нибудь скажете хотя бы одно слово, то… Вы видите, уважаемый?
Кингстон-Литтль вскакивает и сует под нос Сэму блестящее дуло револьвера.
— Видите? Наши ребята живо сфабрикуют из вас покойника.
— Побей меня бог, мистер Литтль. Никому! Ничего! Кингстон-Литтль садится на свое место и прячет револьвер в карман.
— Почему вы еще не экипировались, Сэм?
— Я еще не успел экип… Тьфу!
— Вон там сверток. Переоденьтесь. Вся одежда на вас в клочьях.
— Это от хлопушки?
— Ну да, от хлопушки.
В свертке новенький синий костюм. И кепка тоже. И даже глаженая рубашка. Сэм живо переодевается и становится таким Сэмом, каким он был в лучшие времена.
— Вам вредно общество. Некоторое время, с месяц, вы должны жить один и забыть о хлопушке. Вот вам еще сто долларов. В версте отсюда — станция пригородной железной дороги. Купите билет, вернитесь в город, найдите сегодня же комнату, и завтра в десять часов утра приходите ко мне. Все.
Кингстон-Литтль кивает головой. Сэм выходит. Молодцов за дверью уже нет. Вдали, на пустыре, стоит автомобиль с шофером.
Сэм нащупывает в кармане нового костюма новенькие бумажки, идет по пыльной дороге к станции. Тревога улеглась в душе Сэма. Раз это была хлопушка, то до остального ему нет никакого дела, тем более что он, черт возьми, выходит-таки в люди.
Но вдруг он вспоминает: взмет пламени, что-то летит вверх и во все стороны, штукатурка сыплется с потолка на плечи, на голову, толчок воздуха опрокидывает его.
Разве от хлопушки это бывает? Что-то начинает вгрызаться в сердце Сэма, точно мышь, настойчиво и упорно.
На станции, когда Сэм стоит в очереди у окошка кассы, молодой человек в котелке говорит, обращаясь к фермеру с козлиной бородой:
— На Бродвей-стрите красные бросили бомбу.
— Нет, это была хлопушка, — вмешивается Сэм.
— Хороша хлопушка! Двое убитых и несколько раненых. Вы, парень, может быть, из ихней шайки?
— Линчевать их надо, вот что! — ворчит фермер, косясь на Сэма.
Сэм окончательно скисает, а мышка все яростнее вгрызается в его сердце.
Джек Райт — в тюрьме, но на свободе Эдвар Хорн из Сан-Франциско. Эдвар Хорн против Кингстон-Литтля.
Эдвар Хорн — против королей угля, нефти, стали, хлеба, против парламента, против сената, против самого господина президента. Он тут, он там, он везде — в Нью-Йорке, в Вашингтоне, в Чикаго, в Сан-Франциско. Во всей Америке гремит его голос, подобный грохоту железа. Может быть, их несколько, этих Эдваров Хорнов? Может быть… Газеты кричат:
— Президент Северо-Американских Соединенных Штатов принял послов Англии и Японии и заявил им, что народ Северо-Американских Соединенных Штатов не желает войны, но что народ не потерпит…
— Англия мобилизует флот и армию.
— Мы хотим мира, но мы готовы к отпору, и если…
— Не для войны, а для мира мы должны мобилизовать миллионную армию. Америка для американцев.
Ундерлип разговаривает по фоторадиофону с директором Эдвардом Блюмом:
— Война, мистер, начинается с биржи. Бросайте все английские бумаги на биржу… Пачками! Тюками!
— Но ценности падут, мистер. Курс английских бумаг полетит вниз, мистер.
— Война, мистер Блюм, есть война и больше ни гвоздя.
— Но мы потеряем сотни тысяч долларов на падении курса.
— Мы потерпим, мистер. На войне теряют в одном, чтобы выиграть в другом… Словом, мне нужно падение английских бумаг.
— Будет сделано, мистер.
Стерлинги скользят вниз. Доллары летят вверх. Ундерлип, Лориссон, Бранд потирают боковые карманы. Америка для американцев. Большие дивиденды. Золото! Золото!
Сенаторы и депутаты голосовали в палатах за войну и, исполнив свой гражданский долг, принялись за свои маленькие частные дела. Они спускают английские бумаги. Они покупают акции «Гудбай», и акции Лориссона, и акции Дэвис, и акции Бранда. Потому что война — это много хлеба, металла, угля, нефти…
