В трубке откашлялись перед произнесением торжественных слов. Барри любил сказать что–нибудь торжественное.
— Существуют вещи, по поводу которых у честного человека двух мнений быть не может. Ты не должен мириться с подобными безобразиями даже ради своей любви.
Ответом ему был протяжный вздох и негромкое всхлипывание.
В тот вечер Уолтер никак не мог насытиться ею. После первого раза он утомленно лежал на ковре, рядом с разгромленной постелью, пил виски и старался понять: хватит ли его на второй заход? И если да, то в какой момент надо перестать надираться? Прямо сейчас? Нет, не годится. Ему слишком хорошо, чтобы отказываться от трети стакана ради мечты о еще более блистательном будущем.
Мэри сидела на нем, пила то же самое и беспричинно хихикала точь–в–точь как он сам. Легкая женщина, сущая пушинка. Он — шесть футов и два дюйма поверженной плоти, безжалостно давящей на ковер всем своим центнером, и она — птичка, невесомое райское создание весом в полтора ланча.
Сначала она пыталась объяснить Уолтеру, до чего же его тут ценят и уважают — даже шкуру медвежью заменили ковром, снисходя к его убеждениям. И Уолтер на мгновение захотел попробовать, приятно ли будет голой заднице от медвежьей шкуры… судя по легкой ностальгии на рожице ее птички, отличная была шкура… но лежать на биологической одежде убитого животного было бы, разумеется, стыдно… нет, никуда не годится… о чем это ты, милая? А? Не о шкуре уже? Уже о другом разговор? Хи–хи–хи… Нуда, если бы как в Дюнкерке, то мы бы точно поехали за новой бутылкой и точно убили бы машину по второму разу… А? Просто позвать? Кого? И принесут нам виски? Хи–хи–хи… Отличная идея. Только она не годится совершенно, милая… То есть она только по внешень… по вншев… по внешней видимости хорошая идея, а по внутренности она… у–у–у… просто никуда. А? Да почему–почему… ты сидишь на мне, я лежу под тобой, а пришлось бы… пришлось бы, я говорю, расцепиться… нам… вывод какой? А какой тут вывод… никакого вывода. Просто мне с тобой так хоршо… Жутко хорошо. А? Ты чего ты… это… Хи–хи–хи… Чего?
Мэри выплеснула остатки из своего стакана в камин, затем вырвала стакан у собеседника и решительно отправила последние капли по той же траектории. Затем окинула взглядом тело гиганта, уложенного ею на обе лопатки — так, словно видела первый раз.
— Ну, насмотрись, насмотрись, моя птичка…
— Птичка? Кем ты меня назвал?
— Птичка. Не нравится?
— Готовься к долгой и мучительной казни! — произнесла Мэри и занялась им всерьез…
Потом она научила его курить сигары. Потом он рассказал ей, как дрался с полицейскими на Фарерских островах, в Торсхавне. Потом откуда–то взялась еще одна бутылка. Кажется, сама собой вынулась из воздуха. Или они кого–то звали? В замке Рэдчэпел прислуга так вышколена, что выполняет свои обязанности, оставаясь совершенно невидимой.
Потом они лежали обнявшись. Он чувствовал себя маленьким мальчиком, попавшим в волшебную сказку. И Мэри, кажется, тоже.
Он точно не мог пойти на третий заход. Внутри него бултыхался добрый бочонок виски. Да и просто — никаких сил. Но если Мэри опять всерьез поработает… И, кажется, она поглаживает его, примериваясь: с чего бы начать.
Примеривается, улыбается, как младенец, бормочет какие–то приятные слова… что?., так чувствует себя, будто знает Уолтера лет десять… а он?, да, и он тоже… о, смотри–ка, она уже не хочет с ним расцепляться… это ты о женитьбе и все такое, птичка?, не называй меня птичкой… ладно, принцесса… ну, да, о женитьбе, это я поясняю для бестолковых и непонятливых… по–детски, конечно, милая, я ж не из того теста… я, моя птичка, из совсем другого текста… в смысле, теста… Хи–хи–хи… У меня отец работал на верфи, а мать… А? Ну да, ты знаешь. И вот как ты это себе… ты… ты! Охренеть! Ты — и я. Принцесса и… А? Не так уж и… Свежей крови, говоришь… Со знаменитым писателем? А кто тут знаменитый писатель? Я? Если надо мной поработать, говоришь? Милая, делай со мной, что хочешь, только не отпускай на волю…
И вот она уже гладит его особенно. Чудо третьего захода уже катит на колеснице по горным дорогам, выбирая себе все более рискованные пути, еще чуть–чуть, и двинется по вертикали. А Мэри все еще сладко бормочет ему на ухо: «Хочешь девочку? Устроит тебя маленькая девочка? Или тебе подавай мальчика?» — «Девочка сойдет. От тебя сойдет даже ведро с яблоками, а не то что девочка…» — «У нас с тобой будет красавица. Вся в тебя и в меня тоже. Будет учиться в той же школе, где и я училась, станет еще и умницей…» — «Да нет, лучше там, где я… Ты пойми: есть такая особая школа под Йорком, с зеленым, видишь ты, уклоном. Там аж три поколения Перси…» — «В элитной школе ей дадут больше. В конце концов, ты понимаешь, с кем ей придется жить». — «Но, милая, у нас там все свои. И самые пргри… прегро… самые прогрессивные взгляды… экологические… эй! Эй! Ты чем там занимаешься? Мне больно!» — «Ох, Уолтер, прости меня, я немножечко погорячилась… Сейчас посмотрим, я там ничего тебе не…» — «Ты там мне ничего не… Только настрой сбился. Давай сначала».
Тут Мэри встала и потянулась за куревом. Лицо у нее сделалось такое, словно две трети выпитого испарилось из ее желудка неведомо каким манером.
Уолтер и сам начал стремительно трезветь. Надеясь на самое лучшее продолжение изо всех возможных, он принялся гладить ее по бедру. Мэри улыбнулась:
— Я не сержусь на тебя. Сейчас у нас все будет. Только скажи мне, эта ерунда насчет школы под Йорком… ты ведь несерьезно?
— Хм. Как раз очень серьезно. Там учились лучшие люди… совесть Британии. Туда Опра приезжала, правда, совсем уже старая. И Брижит Бардо… один раз.
Мэри поцеловала его в лоб с нежностью. Как мать целует непослушного ребенка.
— Милый, я надеюсь тебя переубедить… Но сейчас мы, кажется, слишком пьяны для серьезного разговора. Отложим до завтра?
Уолтер колебался. Ему не хотелось спорить с Мэри, сердить Мэри. Однако, в конце концов, существуют вещи, по поводу которых у честного человека двух мнений быть не может.
— Я пытаюсь тебе рассказать о самом лучшем месте на свете. О месте, где преподают самые правильные люди. И выпускники тоже становятся самыми правильными людьми. Тут не о чем спорить и нечего выбирать. Все могу тебе уступить, Мэри. Все! Только не школу.
Его рука оказалась немедленно и бесповоротно сброшенной с ее бедра. Словно штурмовая колонна, отбитая артиллерийским огнем от стен крепости…
Они поспорили еще немного. Вдруг Мэри замолчала. Уолтер еще говорил, доказывал, объяснял, а у нее уже как–то неуловимо изменилось лицо. Похоже, его слова уже не добирались до ее ушей. Осознав это, замолчал и он.
