– Нет, мой, господин, мы, гурии, созданы Аллахом для того, чтобы ублажать тебя, о великий шахид.
– Тогда зачем тебе груди? – заорал Лёша и ударил Рубаб ведром по голове.
Рубаб упала и стала громко рыдать. Разъяренный Лёша выскочил из бассейна и, задрав её длинную шёлковую юбку, схватил её за задницу:
– Как я могу любить существо, у которого даже нет в жопе дырки, чтобы срать? – Лёша с силой раздвинул её ягодицы, чтобы ещё раз убедиться, что на очень белой заднице Рубаб вместо сфинктера было лишь едва заметное жёлтое пятно, в которое он злобно ткнул пальцем.
– Но ведь ты же в Раю, – стала оправдываться Рубаб.
– Я в раю? – Лёша ещё раз ударил Рубаб ведром по голове – Это называется рай? Это не рай, а фантазия полудиких кочевников, для которых обыкновенная пища представлялась верхом блаженства, для которых просто чистая вода являлась высшей ценностью. Они мечтали о девственницах, потому что в своей детской заторможенности не в состоянии были создать полноценных, эмоционально наполненных отношений с взрослой женщиной. Молочные, блять, реки, кисельные, сука, берега…
Лёша стал бить Рубаб ногами в живот:
– Как ты не понимаешь, уёбище, что я мёртв, что меня убили. Я не могу иметь детей, и поэтому ебля – абсолютно бессмысленное и безумное для меня действие. Особенно – с таким существом, как ты.
Лёша ещё раз ударил Рубаб, потом, немного успокоившись, забрался в бассейн и приказал Гусейну принести ещё портвейна.
Он научился вспоминать своё состояние в пьяном виде, а потом каким-то образом погружаться в него.
Рубаб пропала, видимо, улетела, но Лёша понимал, что его оставили в покое ненадолго. Не успеет он приложиться пару раз к своему ведёрку, как к нему прилетит другая гурия, чтобы получить по голове и улететь. И так – целую вечность…
– Гусейн, прыгай сюда, – позвал Лёша. Гусейн тут же прыгнул в бассейн. – Ты всё же, кастрат хуев, хоть когда-то живым был. Ты хоть меня понимаешь?
– Понимаю, мой господин.
Лёша дружески обнял Гусейна.
– Помнишь, песня была такая, – Лёша опрокинул ведро и выпил очень много. Затем откашлялся, посмотрел на голубизну над головой и тихо запел:
Эх, дороги…
Пыль да туман.
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
– Давай, подпевай уже.
Гусейн послушно запел вместе с Лёшей:
Знать не можешь
Доли своей.
Может, крылья сложишь
Посреди степей.
Лёша почувствовал себя в полном блаженстве. Тёплые волны опьянения перекатывались через него, он даже не заметил, что вокруг бассейна собрались все его гурии.
Неожиданно стройно и слаженно они запели припев:
А дорога дальше мчится,
Пылится, клубится,
А вокруг земля дымится,
Чужая земля…
Лёша погрузился в воду, ему хотелось утонуть, чтобы всё прекратилось. Неожиданно он понял: его борьба с гуриями бесполезна, всё равно они заставят его надеть зелёный пояс шахида и делать то, что он уже делал целую вечность.
Лёша выпрыгнул из бассейна и увидел всех гурий. Они выстроились в каре. Их лица были исполнены строгости и благородства, они пели песню, которую он давно забыл. Теперь же ему стало совершенно ясно, что это была его любимая песня:
Группа крови – на рукаве,
Мой порядковый номер – на рукаве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне…
Лёша снова бросился в бассейн и стал тонуть, но песня не затихала, скорее наоборот – звучала все громче и сильней:
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве.
Пожелай мне удачи,
Пожелай мне удачи!
Они пели так прекрасно, что Лёша протрезвел. Он выпрыгнул из бассейна и медленно побрёл по направлению к дворцу. На земле лежала его одежда: его белая чалма, украшенная изумрудом, сюртук, зелёный пояс шахида.
– Рубаб, Рубаб! – вскрикнул он почти жалобно.
Она тотчас прилетела и нежно обняла его ноги:
– Вот я, мой господин.
Лёша опустился на колени и обнял её:
– Прости меня, я был так груб с тобой.
– О нет, мой господин, ты был так любезен со мной.
– Да? – не поверил Лёша.
– Да, мой господин, да упомянет пророк тебя в своих молитвах.
– Я не знаю, что со мной…
– Я утешу тебя, мой господин.
– Ты понимаешь…
– Да, мой господин.
– Я совершенно не хочу есть…
Гурии продолжали петь:
И есть чем платить, но я не хочу победы любой ценой.
Я никому не хочу ставить ногу на грудь.
Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой,
Но высокая в небе звезда зовёт меня в путь.
Лёша взял в руки свой пояс, на котором золотом сияли священные суры Корана:
– Неужели это всё, господи?
Он был уверен, что ответ придёт, как пришёл он там, в мечети… Но ответа не было.
Лёша медлил. Тем временем гурии перестали петь, и в наступившей тишине Лёше показалось, что кто-то… хихикнул. Он повернулся к гуриям:
– Кто это?
– О чём вы, мой господин? – услужливо спросил Гусейн.
– Тут кто-то есть, Гусейн. Кто-то смеётся.
– Тут нет никого, кроме тебя, мой господин и Аллаха, да святится имя его в веках.
Лёша бросился к каре гурий и почти сразу же нашёл насмешницу.
На него смотрела молодая гурия, очень высокая, смуглая, хотя, скорее, просто загорелая, с необычным разрезом глаз. Раньше он её не видел.
– Ты кто такая? – спросил у неё Лёша.
– Я Джэй, то есть Женя, мой господин.
Они прогуливались по саду, довольно далеко от дворца, время от времени задерживаясь у яблонь, чтобы вдохнуть их волшебный запах и дотронуться до белых праздничных цветков.
Лёша эмоционально размахивал руками, кипятился, доказывая свою точку зрения Жене, она внимательно слушала и улыбалась в ответ.
– Я понимаю, что это может показаться вам надуманным парадоксом, но я не верю в существование места, в котором нахожусь. Как там вы говорили? «Пофигизм, живая ветвь…»
– Русского суфизма, мой господин.
– Вот именно. Мир, созданный единожды, как развивающийся через внутренние противоречия объект не может принципиально быть другим. Ал-Джанна, в которой мы с вами находимся, невозможна. Меня это мучает безумно…
– Значит ли это, что вы не верите в Бога, мой господин?
– Женя, как можно не верить в Бога? Это тоже невозможно, особенно после смерти. В Бога как раз я верю, но всё, что окружает меня, представляется мне просто чьей-то фантазией, глупой и странной.
