Толкая свою восторженную речь Иосиф Адамович два раза назвал Александра Сергеевича Семёновичем и один раз Степановичем, но зал на эти мелочи не обратил внимания. Отличники, сидевшие в первых рядах сразу за оркестром, были погружены в свои мысли, а остальной народ развлекался как может. Кто – то читал, девчата шёпотом сплетничали, в задних рядах играли в карты.
После выступления Иосифа Адамовича духовой оркестр сыграл «Прощание славянки» и на сцену вышла Ника Воскресенская. Выдержав паузу, чтобы собрать внимание она начала:
– Во глубине Сибирских руд…
Васильев тут же подсказал, спрятавшись у портала:
– Сидят два мужика и срут.
Ника послушно подхватила:
– Сидят… – но вовремя спохватилась и вырулила, – Сидят в Сибири. Товарищи! Храните гордое терпенье!
И благополучно дочитала до ленивых аплодисментов.
Проходя мимо Васильева Ника прошептала грозно:
– Всё, Олег! Ты покойник! Можешь звонить и заказывать рытьё могилы!
Николай Фёдорович Скумбрик, стоявший рядом с Васильевым в ожидании своего выхода, чуть не лопнул со смеху. Но всё же вовремя вышел и сыграл кусочек из «Венгерской рапсодии».
Словом, всё пошло и покатило.
Васильеву стало скучно и он пошёл на перекур. В кучке курящих лабухов Васильев увидел цыгана Мишку Бейнаровича, вспомнил Борщёвский совет и обрадовался. Он отвёл Мишку в сторонку и спросил:
– Миша! Помоги, будь человеком. Мне тут посоветовали к цыганам обратиться… Тут, понимаешь, такое дело.
– Твоё дело решить, как два пальца опоганить. – засмеялся Бейнарович. – Мне тётка ещё вчера сказала, что ты будешь проситься. Да ты, Петрович, не волнуйся. Тётка сказала, что сделает.
Васильев помолчал немного, переждал пока мурашки на коже исчезнут и спросил:
– Миша. А как я твою тётку найду?
– Она сама тебя найдёт, когда нужно будет.
– А когда же это «Нужно» настанет? – вякнул Васильев.
– Увидишь когда. – объяснил Мишка. – Как настанет, так сразу и увидишь.
И ушёл к своим.
Васильев постоял немного и тоже вернулся на сцену. Там готовился к выходу Владлен Гаврилович. Он то и дело закатывал глаза и подносил ладони к вискам, чтобы каждый мог видеть как серьёзно и с полной отдачей относится Владлен Гаврилович к порученному делу.
Васильев собрался было съязвить, но Елена Михайловна взмахнула рукой, и Владлен Гаврилович вышел к рампе. Там он постоял некоторое время молча, слегка наклонив голову набок.
Настоявшись, Владлен Гаврилович объявил:
– Александр Сергеевич Пушкин. «Бесы». – и снова замолк. А помолчав, забормотал вдохновенно:
– Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна освещает снег летучий. Мутно небо, ночь мутна.
Пробормотав это Владлен Гаврилович снова замолк. И по этой паузе, которая была неприлично долгой, Васильев понял, что Щепотько «заклинило». В Васильевской практике было несколько таких случаев, когда из памяти исчезал текст и вспомнить его было невозможно. Поэтому Васильев не позлорадствовал, а искренне посочувствовал Щепотько. А тот начал сначала:
– Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна… – и снова замолк.
У Васильева возникло поганое предчувствие. Ему стало казаться, что и с ним произойдёт нечто подобное.
А Щепотько, устав повторять одно и тоже, истерически выкрикнул:
– Домового ли хоронят? Ведьму замуж выдают?
Поклонился и ушёл гордой походкой.
А к Васильеву подбежал Ходулин:
– Слушай, Олег! Такое дело… – от волнения пальцы Ходулина бегали по полам пиджака, как по клавиатуре аккордеона. – Ты вникни… Нам Свиридова лабать. Из «Метели». А я ноты перепутал. Взял «Время вперёд». Так что ты, смотри, никому. А пипла схавает. За это я спокоен.
Васильев кивнул головой в знак согласия и собрался пообещать Ходулину, что он никому и никогда, но со сцены ушла Милиция Афанасьевна, исполнявшая романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Это означало, что настало Васильевское время.
Васильев посмотрел в зал, и вдруг ощутил себя маленьким, слабым человечком, похожим на обезьянку. Он вспомнил, как в детстве ему связывали руки за спиной, чтобы он не грыз ногти. Он понял внезапно, что его никогда и никто не любил по – настоящему. Он увидел сам себя такой пылинкой под колёсами этой огромной и безжалостной машины, что называется Государство, и ему стало страшно.
Вот таким маленьким, жалким и потеряным начал Васильев читать.
И это было так необычно и так откровенно, что Васильев услышал тишину. Ту самую тишину зала, тот наркотик, ради которого и живёт артист, ради которого он терпит эту, унизительную по сути, профессию.
Васильев закончил читать, ушёл уже со сцены, а тишина всё ещё стояла в зале, пока не обрушилась грохотом аплодисментов.
Они ещё гуляли эхом от стены к стене, а к Васильеву уже бежала заведующая отделом культуры Марта Яновна. Она схватила Васильева за руку и зашептала:
– Как же Вы это так, Олег Петрович? Как же это Вы осмелились? Это же подрыв устоев, если не сказать больше!
Васильев и рта раскрыть не успел, как рядом стоял Иосиф Адамович:
– Мы Ваше поведение, товарищ, немедленно рассмотрим на расширенном заседании идеологической комиссии Горкома. И мы не дадим Вам спуску, на это и не надейтесь.
– А когда состоится это заседание? – глупо спросил Васильев.
– Немедленно! – прокричал Иосиф Адамович.
И Васильев очутился в конференц зале Горкома.
Васильев огляделся. Впереди за столом президиума восседал все зав. отделами Горкома. В зале дружной кучкой сидели работники Отдела культуры, театральное начальство и ведущие актёры. Отдельно кучковались представители прессы и, примкнувшие к ним, Косяков и Шмяк. Таня Крайняя уже успела задремать, но блокнот и авторучку из рук не выпустила.
Васильев взял стул и устроился между президиумом и залом.
– А вот Вы, товарищ Васильев, встаньте, когда о Вас товарищи откровенно и калёным железом! – строго сказал Иосиф Адамович, которому, судя по всему, было доверено вести заседание.
Васильев улыбнулся:
– Спасибо, Иосиф Адамович, мне вполне удобно.
– Вот это, товарищи, и показало в очередной раз звериный и аморальный оскал артиста Васильева. – начал Иосиф Адамович. – Вот, именно, это неуважение коллектива, вот это неприкрытое хамство, вот этот эгоизм и привёл Васильева к идеологической диверсии и я не побоюсь сказать к моральной деградации. К нам поступило заявление от одной из жертв этого развратника, на которой Васильев пообещал жениться и коварно лишил невинности. А сколько ещё таких неопытных девушек будут искалечены этим моральным извращенцем.
Есть мнение, что таким, как Васильев, не место в системе нашей культурно – просветительской работы.
