— Вот пусть и разворачивается без меня — неожиданно резко ответила она. Ты, Гена, человек растущий, тебе, как говорится, надо, вот ты и занимайся. А у меня есть своя программа, которую за меня никто не сделает.
— Ну ясно, что сроки будут пересмотрены. Ты же понимаешь, что если какое-то важное дело…
— То через день оно может оказаться никому не нужным. Ты, Геннадий Александрович, какой-то туповатый, честное слово. Вернее, не туповатый, а ум у тебя из девятнадцатого века. Реакции не хватает. А я тебе могу точно предсказать, что будет со всем этим делом. Ты с ним провозишься несколько дней, может быть, неделю, а потом выяснится, что этим делом занимается совсем не наш отдел, а нашему отделу тут нечего и делать. И тот же Борисов, не моргнув глазом, спросит, почему неделю стоит на месте твоя работа, то есть та самая программа, с которой он же тебя и снял. Леонид Николаевич вообще хватается за все, что только под руки попадется. У отдела нет своего места в институте, вот он в пытается за счет отдельных гениальных подчиненных…
— Подожди, подожди, Лиля. Ты знаешь, что его официально уже утвердили начотделом? Ты же понимаешь, что это значит как раз закрепление за отделом определенного места и определенных тем. Ты, может быть, была права раньше, но раньше ты почему-то мне этого не говорила, а теперь-то, теперь-то зачем Борисову из койки лезть?
То, что мою мрачную перспективу Лиля набросала в состоянии запальчивости и раздражения, пе было никакого сомнения. Она не знала моего разговора с Постниковым и не могла, конечно, представить себе масштаб страстей, бушевавших вокруг СОМа. Объяснять все это не хотелось, да и времени уже не оставалось. Лилю тоже, кажется, утомила служебная перепалка во внеслужебное время. Мы молча шли, умиротворяясь синим молчанием воздуха и скрипящей сухостью снега.
Лиля явно не спешила прощаться со мной. Может, она вспомнила сабантуй перед Октябрьскими праздниками? Если это так, то это очень не вовремя. После того сабантуя, изрядно нагрузившись, я — как-то уж так получилось — без мыслей и приготовлений пошел провожать Лилю. И как-то уж так получилось, что я оказался у нее дома, и она отпаивала меня черным кофе и для окончательного укрепления организма дала мне четверть стакана виски со льдом. После четверти стакана ее и без того уютная однокомнатная квартира показалась мне еще уютней. После четверти стакана последовала еще четверть и, кажется, еще и еще. А потом я неожиданно вырубился, и мое хрупкое сознание блуждало где-то вне моего бренного тела и посетило его вновь только в десять или одиннадцать утра следующего дня. Хорошо, что моя мама находилась тогда у родственников в Харькове (она и сейчас там, уехала на полгода) и мне ни перед кем не надо было оправдываться. Ни перед кем, кроме Лили. Но она вела себя идеально. Рассказала мне подробности нелепой позы, в которой я устроился вчера на коврике под телефоном, снова напоила черным кофе и повела даже на утренний сеанс в кино. Кино и кофе полностью привели меня в чувство. Я поблагодарил Лилю за ее заботы, извинился за «алкогольный эксцесс» (выражение Лаврентьева) в священных стенах ее жилища и попрощался. Попрощался в полной уверенности, что история эта будет иметь весьма приятное для нас обоих продолжение.
Наверное, и Самусевич не сомневалась в этом. Но на работе наши отношения не изменились ни на йоту. Лиля не хотела, вероятно, ни о чем первой напоминать. К тому же она была, конечно, совершенно уверена, что рано или поздно я попытаюсь исправить свою оплошность (излишнюю симпатию к виски со льдом). Но потом появилась Лида (вернее, звонки к ней), чаще и драматичней стал возникать Витя Лаврентьев, и вообще как-то руки не доходили.
Да, усмехайся не усмехайся — мы уже дошли до того, что и про это можем сказать: руки не дошли. Можно финтить, выбирать тонкие выражения, потраднционней, по дело-то не в выражениях. Если на самом деле встреча с женщиной может не состояться из-за того, что руки не дошли, если это чувствуется и понимается так если это действительно так, то не все ли равно, скажешь ты так или по-иному.
Однако мне пора было идти, и не было даже времени, чтобы набросить флер на ситуацию. Но Лиля Самусевич все-таки была женщиной. Да, она была из этой их непонятной породы, и уже все поняла, и, загоняя разочарование в уголки губ, в сухость тона, она уже била отбой.
Дойдя, до угла, на котором нужно было сворачивать в сквер, я хотел было остановиться, но Лили опередила меня.
— Ты извини, я должна бежать, — сказала она быстро и протянула мне свою сжатую ладошку. Потом добавила: — А у Ларионовой, кстати, дела пошли фантастические. Смотри, чтобы она в кодах не кончила раньше, чем ты на ТК-2. У нее уже целые куски идут.
— Ну и чудесно, — ответил я, потому что я так и думал. — Пусть будет вариант на всякий случай.
Но Лиля печально-презрительно вскинула на меня ресницы и изрекла:
— Ее вариант будет не на всякий случай. А на вполне определенный. Но я, конечно, шучу, там еще работать и работать. Но эта стерва свое дело знает.
И пока я пытался сообразить, что может означать такая экстражесткая концовка, Лили Самусевич уже растаяла в банальных городских сумерках. Впрочем, в этот момент я не ощущал, что они банальные. Ведь через минуту из этих морозных, подкрашенных неоном воздушных волн проявится строгое, прекрасное лицо. «Как все-таки женщины невыдержанны, — подумал я про Самусевич. — Они не могут скрыть истерику, и просто переводят ее из одной формы в другую, из буйной а тихую» И решительно зашагал к скверу.
На следующий день с утра я разговаривал с Борисовым. Борисов объяснил все гораздо определенней, чем Постников. «СОМ надо зарубить», — четко сформулировал он. Я, естественно, спросил, почему, и получил вполне логичное объяснение. Выходило так, что, если СОМ затвердят как типовую АСУ, всем работам по матобеспечению конец. То есть работам, которые ведутся в восьми министерствах и которые не входят в комплекс работ по СОМу. Все финансирование и все кадры будут переданы руководителям этого проекта, а свободный поиск-де будет прекращен. И последний шанс предоставлялся именно сейчас, потому что после утверждении Советом генеральных конструкторов обратного хода уже не будет.
Выходило, что я должен был явиться спасителем свободных художников от программирования по всем восьми министерствам. Борисов сказал, что на меня официально возлагается вся ответственность, но придаются и соответствующие полномочия. На две недели (срок подготовки отзыва) я мог взять себе на подмогу любых людей из отдела, а кроме того, использовать по своему усмотрению специалистов из других городов, именно по этому случаю вызванных в наш институт.
