— Но Лев Кузьмич сам никогда не утверждал, будто тот Карасёв, — он тоже посмотрел на потолок, — будто тот Карасёв ему родня.
— Но и никогда не отвергал, если утверждали другие, — сказал с упрёком директор.
— Более того, успешно снимал с этого пенки, — зло напомнил главный редактор. — Хотелось бы знать, кто распустил этот слух? Мы непременно должны провести служебное расследование. Вот и товарищ капитан нам окажет помощь, лично я уверен, здесь не обошлось без наущения самого лже-Карасёва?
— Так, так, — сразу вцепился в него участковый, — вы утверждаете, что он к тому же и не Карасёв?
— Я хотел сказать, что да, он Карасёв, но Карасёв другой, не этот, то есть не тот, — смешался главный редактор под пристальным немигающим взглядом блюстителя порядка. Ему на глаза попалась секретарша, и он напустился на неё: — Между прочим, это вы мне сообщили про дядю! Вы были первой, кто мне сказал!
Секретарша залилась румянцем и, путаясь в днях и часах, не имевших в этой истории никакого значения, рассказала, с чего всё началось. По её словам, к ней пришла Эвридика и, положив на стол газету с портретом московского Карасёва, спросила: «Ты не находишь, что он похож на нашего Льва Кузьмича?»
— С первого раза я не нашла, — с гордостью сказала секретарша.
Но тогда Эвридика взяла со стола линейку и прикрыла ею и указательным пальцем шевелюру и густые усы московского Карасёва. И спросила: «А теперь?»
— После этого я нашла, — прошептала секретарша, виновато опустив голову.
— А с чего вы взяли, будто он дядя? Не отец, не брат, а только дядя? — слегка оживившись, спросил директор.
— Для сына Лев Кузьмич был слишком стар, для брата не подошло отчество, — сказала секретарша, не поднимая головы.
— Разумеется, можно, лихо орудуя линейкой и пальцем, найти сходство у кого угодно с кем угодно. Стоит только захотеть, — ядовито заметил главный редактор и снова принялся за своё: — И всё же одно мне непонятно. С чего это вдруг Титовой взбрело в голову разглядывать лик того Карасёва таким необычным образом? С помощью линейки и пальца? Кто её надоумил? Сама она для этого проста.
— Да, сама бы до этого она не додумалась, — подтвердила секретарша, — газету ей дал Карасёв и сказал: «Присмотрись и найдёшь кое-что любопытное».
— Вот вам и доказательство. Мошенник есть мошенник! — обрадовался главный редактор.
— Не будем злопамятны. Об умерших всё-таки не принято говорить плохое, — великодушно напомнил директор.
— Только вам неприятностей из-за этого умершего ещё хлебать и хлебать. Может, и лаптем, — многозначительно усмехнулся главный редактор.
— Ничего, не пропадём, — бодрясь, возразил директор. — На хлеб и молоко как-нибудь заработаю. А в моё кресло воссядете вы.
На этом, слава богу, все выяснения были закончены. Получив, наконец, руководящий указ по поводу объявления о смерти, Фаянсов покинул кабинет. Вместе с ним вышел и капитан Рындин.
— Вижу, этот Карасёв не только мне заморочил голову, — с чувством облегчения произнёс участковый. — И вот что, Пётр Николаевич. Взять с вас подписку о невыезде я не могу. Нет у меня для этого ни прав, ни оснований. Ни малейших, даже таких, — он показал край своего крепкого сизого ногтя. — Даже скажу откровенно и наперёд: вы можете подать на мои действия жалобу и мне здорово нагорит. Потому что я уже сейчас злоупотребляю своим служебным положением. Только вы об этом не думаете, боитесь милиции. Но в данном случае, может, это и хорошо. Расследование, которое я веду, лично моё, тоже философского плана.
— Да что вы, товарищ капитан, я никуда не собираюсь и жаловаться не люблю, — заверил его Фаянсов.
— Ну тогда я ваше околодело доведу до конца, — обещал, а вернее, пригрозил капитан Рындин.
В мастерской его ждала Эвридика, сидела за его столом и, подпирая ладонями голову, смотрела в окно. Он остановился возле стола, подождал, она додумала какую-то думу и только после этого медленно и торжественно повернулась к нему. Он невольно взглянул на её пухлые, густо накрашенные губы и подумал: «Да, наверно, у него была её помада».
— Кроме нас с тобой, у него никого не было, — драматично произнесла она, словно заранее отрепетировала эту реплику. — Он говорил: ты его единственный друг.
— Он преувеличивал. Болтали иногда, а так у нас было мало общего, — возразил Пётр Николаевич.
— Может, и не совсем друг, — легко согласилась Эвридика. — Но он сказал, будто ты для него не такой, как все. Фаянсов! Мы должны ему устроить поминки! Если не я и ты, то кто?
— Ты — помреж, стало быть организатор, а я-то что смогу сделать? — Фаянсов беспомощно развёл руками.
— Я уже всё рассчитала. — Перед ней и вправду лежал лист бумаги, испещрённый какими-то расчётами и схемами. — Стол накроем у меня. Готовкой, продуктами, естественно, я займусь сама. Твоя задача: водка и вино. Сейчас тебя субсидирую бабками.
Оказалось, она и это учла, принесла кошелёк с деньгами. Но он-то помнил, как Эвридика в буфете или столовой бережливо извлекала из этого тощего, некогда обшитого бисером кошелёчка свои затёртые рубли, и отказался: он сам богат, как тюменский нефтяной шейх.
Фаянсов давненько выпал из мира, где пьют, закусывают и потом, напившись, лобызают друг друга и ведут хмельные беседы. И потому не разбирался в названиях водок и вин, а их была тьма. Но ему помог сосед Валька Скопцов.
— Николаич, ты ли это? Ну, значит, скоро будет всемирный потоп! — услышал Фаянсов, растерянно озирая в ближайшем к дому супермаркете полки, заставленные бутылками алкоголя. От разнообразия этикеток рябило в глазах.
Пётр Николаевич поспешно объяснил, что его сюда привело, и пожаловался на сложность задачи.
— Расслабься! Сейчас подберём. Будет и дешевле и что надо по вкусу, — широко пообещал Валька. — Хотя выпивка невкусной не бывает! Но тебе этого не понять.
— Вы ошибаетесь! В молодости, на первом курсе… — запротестовал было Фаянсов.
Но Валька его перебил:
— Ты ещё вспомни, как пил мамино молоко! Стой здесь!
Он ненадолго куда-то исчез и вернулся с тележкой, нагрузил её бутылками, выбирая их по критериям, тайным для Петра Николаевича.
— А они не палёные? — осторожно спросил Фаянсов, стараясь не обидеть Скопцова.
Однако врачи и журналисты столько талдычили об этой заразе, о едва ли ни массовых отравлениях палёной водкой, кончавшихся летальным исходом, и он не мог не спросить, хотя сам употреблять не собирался.
— Не боись! Выбирал, как для себя, — заверил сосед.
В морге Льву Кузьмичу пришлось задержаться на три лишних дня. Ждали его бывшую жену и сына, но те не приехали, даже не откликнулись на телеграмму. К тому же студию охватила трудовая горячка, шли передача за передачей и одна сложней другой, поэтому было решено церемонию провести в воскресенье.
