я и говорю, что только дураки вверяют себя покровительству духа — ты можешь в любой момент умереть неизвестно за какую вину. Но у меня тогда действительно выбора не было. Хотя иногда встречаются и полные идиоты, которые просят покровительства для всего рода. Ладно, что-то я слишком уж с вами разговорилась. Чего ты хотел-то?
— Да с крокодилами этими дурацкими решить.
— Ах да, крокодилы, — она тихонько засмеялась. — Шесть рыл тебе нужно, так?
— Всё верно, шесть штук, — подтвердил я. — Три пары, если точнее.
— Могу сделать. За каждого пять тысяч гривен мне заплатишь и ещё дашь материалы вот по этому списку.
«Тридцать тысяч! Дороговато мне обходятся маркетинговые находки моих сотрудников!», — недовольно подумал я, забирая со стола список.
— Ну, что скажешь? — потребовала ответа Тамила.
— Насчёт денег согласен. А по списку надо сначала выяснить, что из этого реально получить, и во сколько это всё обойдётся. Как выясню, так и ответ дам.
— Ты со мной торговаться, что ли, решил? — сморщила нос она. — Говори сейчас.
— Тамила, ты сказок, что ли, перечитала? — раздражённо спросил я, складывая лист со списком и засовывая его в карман. — Где Иван-дурак сразу на всё соглашается и любые обещания раздаёт? Так это только в сказках так бывает.
— В моё время сказки слушали, а не читали, — сварливо заметила она.
— Ну, значит, переслушала, — не стал спорить я.
Эльма Ренская с детства страдала несдержанностью. Ну как страдала? Иногда и наслаждалась. Но всё же она ясно понимала, что это недостаток, что он ей здорово мешает, и было бы неплохо каким-то образом от него избавиться. Избавиться никак не получалось — в какой-то момент глаза застилала красная пелена, и все разумные мысли отходили на задний план. Она всегда при этом помнила, что надо бы остановиться, успокоиться и найти другое решение, но в такой момент все эти соображения становились совершенно неважными.
Младшая сестра-погодок, равняясь на старшую, выросла точно такой же. В старшей школе их характер скорее помогал — школа поощряла здоровую агрессивность учеников, и даже нездоровая частенько сходила с рук. Очень скоро школьники уяснили, что стоит задеть одну из сестёр, как рядом с ней тут же встанет вторая, и обе будут драться, не щадя себя, пока не победят или не упадут — со щитом или на щите, как было принято у спартанцев. Неудивительно, что желание связываться с сёстрами у всех быстро сошло на нет.
Поступать после школы обе они планировали, разумеется, на боевой — а куда же ещё? Путь выглядел прямым как стрела, но незадолго до окончания школы Эльму вызвала к себе Мать рода.
— Как у тебя с учёбой? — поинтересовалась Ольга.
— С учёбой всё хорошо, Мать, — несколько настороженно ответила Эльма, гадая, к чему бы этот интерес. — У меня почти все оценки в аттестате будут превосходно.
— Куда хочешь поступать после школы?
— В Академиум на боевой, Мать, — ответила она, ещё больше насторожившись.
— Не пойдёшь ты на боевой, Эльма, — вздохнула Ольга. — Выбери любой другой факультет, и род тебе поможет. Любой, кроме боевого.
Сердце у Эльмы ухнуло вниз. У неё не было даже сил ни протестовать, ни спорить, она лишь беспомощно спросила:
— Но почему, Мать? Почему именно я?
История Милославы Ренской имела одно важное последствие для молодёжи Ренских: род отказался от старой практики, когда старшие определяли, кем станут молодые. После того как Милослава чрезвычайно убедительно доказала, что именно её выбор был верным, молодые потребовали, чтобы их желания учитывались в первую очередь. К удивлению верхушки рода, требования молодёжи поддержали и многие старшие, которые, как оказалось, тоже были недовольны выбранным для них путём развития. Момент был подобран идеально — Ольга просто не могла сказать «нет» после своего оглушительного провала с Милославой, и новая реальность стала фактом. Как оказалось, не для всех.
— Видишь ли, Эльма, — Ольга явно чувствовала себя неловко, — так нужно не роду, это ради тебя самой. Тебе нельзя идти в боевики. Мы долго обсуждали этот вопрос и между собой, и с твоими родственниками — да-да, и с твоей матерью тоже, — и все единогласно сошлись на том, что в боевиках ты не выживешь.
— Почему, Мать? — повторила Эльма, пытаясь уместить всё это в голове, и мучительно осознавая предательство своей матери, которая всегда знала о её мечте.
— Ты плохо владеешь собой, Эльма, — с сочувствием объяснила Ольга. — У тебя в драке разум полностью отключается, и ты начинаешь переть напролом. В школьной драке это, наверное, хорошо, но в реальном бою ты обязательно станешь делать ошибки и умрёшь. Поверь мне — мы очень долго наблюдали за тобой, и это было очень трудное для нас решение. Но другого выхода мы не видим — в боевики тебе идти нельзя.
— И куда же мне идти? — с тоской спросила Эльма.
— Роду нужны алхимики, — ответила Ольга, — но если ты предпочтёшь какой-то другой факультет, мы не станем тебя принуждать. Иди на любой, кроме боевого.
— А моя сестра? Она пойдёт на боевой?
— У Нельмы та же самая проблема, к сожалению, — покачала головой Мать. — Вы слишком похожи, так что для неё боевой тоже закрыт. Ты пока не говори ей, её я тоже пригласила и скажу ей всё сама.
Вот так сёстры неожиданно для себя стали алхимичками. Несдержанность, с которой сёстры давно свыклись, и на которую перестали обращать внимание, вдруг полностью закрыла им путь к мечте. Однако для Эльмы, как оказалось, на этом ещё ничего не закончилось. Учёба в Академиуме прошла более или менее нормально — мелкие проблемы периодически случались, но последствия ограничивались простым выговором или, в крайнем случае, разбирательством в деканате.
Беда пришла уже после окончания Академиума, и с неожиданной стороны. Эльму высмеяла одна из старших — даже не то что высмеяла, просто обидно пошутила. Но у Эльмы как раз случился приступ плохого настроения, шутка резанула по живому, и глаза привычно заволокло красной пеленой. К несчастью, положение в роде этой старшей было гораздо выше не только Эльмы, но и её матери. Всё могло бы закончиться просто лёгким позором, если бы старшая её избила, но вышло ровно наоборот — это Эльма избила старшую.
