опоганенным. Дозволенная храбрость – уже не храбрость. Мерзко, когда каждый твой шаг отслеживается, но еще омерзительней, когда все, что ты делаешь, просто равнодушно принимают к сведению. Но в конце концов я увлекся – Шапиро начал с того же, что и я… умные идеи приходят в умные головы одновременно… стоило появиться достаточно сложным машинам… Обидно – Ким все на ощупь осваивал, железо сам собирал, из тех списанных деталей, что я ему притащил. А у них мало того что машины в свободном доступе – покупай не хочу, – так еще и средства для этой экспедиции на Зеленый континент выделили…
Киму я позвонил с улицы, из автомата – полная глупость, раз уж они и так все про нас знают… Сказал ему про Шапиро – он сразу загорелся и затребовал журнал. Я сказал – занесу на днях, сейчас не до этого… и вообще – ты пока сам, ладно?
– Нас накрыли? – сообразил он.
– Вроде того. Васька-то твой как?
– Получше… На глазах прямо… А то ты знаешь, он чихал так, и понос…
– Ладно-ладно, – торопливо сказал я, – потом расскажешь.
Когда я вернулся в лабораторию, позвонила Валька. Голос у нее был виноватый.
– Твой Гарик сегодня приезжал. Ни свет ни заря… – сказала она.
Я хмыкнул.
– Я, кажется, погорячилась.
– Кажется…
– Ты с ним не конфликтуй.
– Да я и не конфликтую.
– Он уж так извинялся… сказал, чтобы я сразу к нему обращалась, если что… он тебя на завотделом продвигать собирается, ты знаешь?
– Понятия не имел.
– Им сверху план спустили. Люди им нужны – на руководящие…
– Понятно.
– Ну хватит дуться, – вспылила она, – я же сказала, что погорячилась.
Теперь она надолго притихнет, подумал я, – раз уж убедилась, что единственным, кого я притащил в наше семейное гнездышко в ее отсутствие, оказался всего-навсего бестолковый родственник доброго и мудрого начальника. В конечном счете я же для нее и старался – вон Гарик какие золотые горы теперь сулит. То, что он меня фактически загнал в угол, я ей говорить не стал – пусть себе радуется.
А еще через полчаса позвонил Себастиан.
– Мне так неловко, Лесь, – начал он с места в карьер.
Я сказал:
– Ладно, проехали.
– Гарик сказал, он все уладил. Это… недоразумение…
– Я же сказал – проехали.
– Тогда я хотел попросить тебя об одном… еще об одном одолжении.
Я прикрыл глаза и вздохнул:
– О господи… Ну что еще?
– Это для Бучко, – пояснил он. – Понимаешь… друг моего родителя держит галерею в Пассаже. Я подумал – если там картину выставить… Это очень престижная галерея, его имя прозвучит, ты понимаешь? Появятся покупатели.
– Я очень рад за Бучко, – сказал я; он мне и вправду понравился. – А при чем тут я, собственно?
– Доминик мне не поверит. Он, когда я живописью занялся, был против – пустое, говорил, дело. Решит, что это опять одно из моих увлечений…
– Он же галерейщик, нет? Искусствовед. Что он – в живописи не понимает? При чем тут я?
– Ты же знаешь, Лесь, как они к авангарду… А ты сумеешь его убедить – люди в таких вещах разбираются.
– Да я ж не художник…
– Художнику он как раз и не поверил бы. Художник – лицо заинтересованное. А ты человек культурный.
Чертов Гарик, подумал я, наверняка ведь слушает… так, значит, они и вправду везде понатыкали своих «жучков»… А я еще, дурак, не верил.
– Себастиан, – сказал я, – а чем ты вообще занимаешься? Ты что, хронически свободен, что ли?
Он удивился:
– Так ведь каникулы…
– Да, – сказал я, – верно. Каникулы.
Худсалон Доминика и впрямь располагался в самом престижном месте города – гигантском торговом центре, накрывшем своим стеклянным куполом целый квартал между проспектом Дружбы и Суворовским бульваром. Выходившие во внутренний дворик многочисленные балконы и галереи соединялись ажурными пролетами мостиков, а то и вовсе мощными встречными воздушными потоками, что позволяло мажорам с их недоразвитыми крыльями испытывать полноценное ощущение полета. Вверх и вниз бесшумно сновали предназначенные для людей кабины из зеркал и стекла – такие просторные, что ими не брезговали пользоваться и мажоры. Меж степенными прохожими раскатывали роллеры – мода, проникшая и в Нижний Город. Мажоры выглядели на роликах гораздо грациозней своих человеческих сверстников – они лихо удерживали равновесие, плавно поводя крыльями.
Тут были выставочные залы, музыкальные салоны, лавочки народных промыслов, кегельбаны, кинотеатры и многочисленные кафетерии – сплошь, разумеется, вегетарианские, но кормили в них действительно роскошно, на любой вкус.
– Сегодня я угощаю, – сказал Себастиан. – Только вот картину пристроим…
Мы пробивались сквозь толпу праздной, нарядно одетой публики…
Себастиан ни с того ни с сего сказал:
– А в Нижнем Городе не так…
– Да ну?
– Я не понимаю… Это из-за того, что… словом, из-за репрессивной политики?
Я ответил:
– Не знаю… Отчасти, разумеется, там не сливки общества селятся… А отчасти и здесь показуха. Сам знаешь, как это бывает: вбухают кучу денег в какой-то проект идиотский, а потом носятся с ним… Пропаганда, да и…
Я замолк, всматриваясь в толпу.
– Ты что, Лесь?
Я покачал головой:
– Не знаю… так, показалось. Ну где там твой худсалон?
Салон Доминика был на третьем уровне, его вывеску украшала эмблема – бледный фосфоресцирующий полумесяц.
Себастиан обрадовался:
– Вот кстати… На картине-то тоже луна… Ее надо будет на витрину выставить.
Мы вошли внутрь, и колокольчик над дверью отозвался мелодичным звоном.
Доминик оказался немолодым солидным грандом, одетым с артистически небрежным шиком.
– Милости прошу, сударь, – обратился он ко мне, видимо приняв меня за потенциального покупателя. И тут же скис, увидев маячившего за моей спиной Себастиана.
– Добрый день, старший, – жизнерадостно сказал тот.
– Добрый день, – ответил Доминик, видимо примирившись с неизбежным. – А это кто с тобой? Опять художник?
– Нет, – сказал Себастиан, – это мой друг, Лесь. Он биолог… Он в Технологическом центре работает, верно, Лесь.
Я кивнул.
– Он вам еще не очень надоел? – участливо спросил Доминик.
– Нет, – ответил я. – Отчего… Забавный малый…
– Вечно у него идеи какие-то завиральные… с живописью этой…
Я подумал, что для владельца салона Доминик относится к живописи несколько скептически.
– Ему картину подарили, – пояснил я, – Бучко, совладелец галереи «Човен», знаете такого?
– Что-то слышал, – неопределенно отозвался Доминик.
– Ну, парню лестно стало. Теперь он вроде как ее прославить решил…
– У меня повесить хочет, – проницательно заметил Доминик, – а выставочная площадь у меня, между прочим, небесплатная… Тут знаете сколько один квадратный метр стоит? – Он вздохнул. – Как по-вашему, он хоть приличный художник, Бучко этот?
Я твердо сказал:
– Без сомнения. Я в живописи не разбираюсь, но даже я понимаю – тут что-то есть. Колорит…
– Колорит… – задумался Доминик. Он отошел на два шага и, по птичьи склонив голову набок, стал рассматривать картину – на лице его было отстраненно-профессиональное выражение. – Да, пожалуй… В этом примитивизме и впрямь что-то есть, как по-вашему?
– Наитие, – сказал я самым своим академическим тоном, – озарение… инсайт… Бучко видит не форму вещей – он видит их суть… не физику, а метафизику… понимаете, о чем я?
– Кажется, да, – неуверенно отозвался хозяин.
Себастиан за моей спиной тихонько подпрыгивал на месте. Я, не оборачиваясь, пихнул его
