4
В приходом Мазебу война разгорелась с новой силой. Снова долина Массабы утопала в крови. Дни и месяцы проходили в регулярных стычках. Позиции занимались, оставлялись, занимались снова. Тысячи шагов отпечатывались на песке долины, отмечая дороги страданий. Продвигались вперед. Отступали. Умирали. Трупы высыхали под солнцем. Оставались одни скелеты. Потом выбеленные временем кости рассыпались, а другие воины приходили умирать на этой куче из человеческой пыли. Это была самая большая бойня, которую знал континент. Люди старели. Худели. Война сделала их лица серыми, как лица мраморных статуй. Но, несмотря на бои и усталость, их сила не ослабла, и они кидались друг на друга с прежней яростью. Как два голодных пса, взбесившихся при виде крови, которые хотят только кусаться, не понимая, что они оба постепенно загрызут друг друга до смерти.
* * *
Как-то вечером Мазебу позвала сына на земляной вал Массабы. Было жарко. Стоя перед ним с решительным видом, она властно сказала Коуаме:
– Выслушай меня, Коуаме, и не прерывай. Я уже давно в Массабе. Давно участвую в битвах на твоей стороне. Давно каждый день познаю гнев и лишения. Придя сюда, я спасла Массабу, отогнав этого пса Санго Керима. Но с тех пор каждая моя атака оказывается безрезультатной. Я позвала тебя, чтобы сказать тебе это, Коуаме. Сегодня я все прекращаю. Завтра я уеду в королевство соляных земель. Негоже так надолго оставлять страну без властителя, который управляет ею. Не беспокойся. Я уеду одна. Я оставлю тебе своих амазонок. Я не хочу, чтобы из-за моего отъезда Массаба пала. Но слушай, Коуаме. Слушай, что говорит тебе мать. Ты пожелал эту женщину и сражался за нее. И если ты ничего не добился до сих пор, будущее тоже не принесет тебе победы. Если Самилия до сих пор не стала твоей, она не будет твоей никогда. Наверняка боги решили не отдать ее ни одному из вас. Вы одинаково сильны и одинаково вероломны. Вы уже довели друг друга до изнеможения, а война все крепнет. Откажись, Коуаме. В этом нет ничего постыдного. Похорони мертвых и наплюй на этот город, который обошелся тебе так дорого. Плюнь Самилии в ее засыпанное пеплом лицо. Здесь твоя жизнь проходит мимо тебя. Ты растрачиваешь свои годы на крепостных стенах Массабы. А я могу столько всего предложить тебе. Оставь эту женщину Санго Кериму или кому-то еще, кого она захочет. От нее нечего ждать, кроме воплей и крови на простынях. Я вижу, как ты смотришь на меня, и знаю, что ты думаешь. Нет, я не испугалась Санго Керима. Нет, я не бегу от битвы. Я пришла сюда, чтобы попытаться смыть с тебя оскорбление. Он не трус, тот, кто оскорбил тебя. Но небольшая заслуга вести своих людей к смерти. Отступись, Коуаме. Пойдем со мной. Мы окажем Сако и его людям в нашем королевстве гостеприимство, чтобы их не поубивали здесь после нашего отъезда. Мы все покинем Массабу ночью. Никому ничего не сказав. А утром в этот мертвый город ворвутся эти псы Санго Керима, и, поверь мне, издалека ты не услышишь их победных криков. Потому что, когда они войдут на мрачные безжизненные улицы Массабы, они поймут, что никакой победы не одержали. Они даже поймут, скрипя зубами, что мы ушли от войны, чтобы наслаждаться жизнью, а их оставили тут, в разгромленном войной пыльном городе, с их мертвыми и их несбывшимися мечтами.
Так сказала Мазебу. Коуаме выслушал ее молча, лицо его было непроницаемо. Он не сводил с нее глаз. Когда она кончила, он без обиняков ответил ей:
– Ты дала мне жизнь дважды, мать. В тот день, когда родила меня. И в тот день, когда пришла спасти Массабу. Тебе нечего стыдиться. Твоя слава идет впереди тебя. Возвращайся с миром в свое королевство, но не проси меня последовать за тобой. А мне остаются два дела: заполучить женщину и убить мужчину.
Императрица Мазебу покинула Массабу. Ночью. На своем королевском зебу. В сопровождении десяти амазонок. Она оставила в городе сына, который мечтал о кровавой свадьбе. Она оставила семь холмов, погруженных в медленную смерть.
Война разгорелась снова, и победа так и не выбрала, какому лагерю она отдаст предпочтение. Обе армии становились все более и более грязными и измученными. Повсюду, словно призраки, бродили несчастные истощенные люди. Измученные годами траура и лишений.
Уже несколько ночей тело покойного Тсонгора пребывало в тревожном волнении. Он вздрагивал, словно ребенок в лихорадке. В его смертном сне лицо его искажалось гримасами. Катаболонге не раз случалось видеть, как он обеими руками затыкал свои иссохшие уши. Катаболонга не знал, что ему делать. Он не мог догадаться, что происходит с Тсонгором. Ему тягостно было наблюдать, как все больше и больше теряет покой тело старого государя. Наконец как-то ночью Тсонгор из последних сил открыл глаза и заговорил. Голос его теперь звучал иначе. Это был голос побежденного.
– Вернулся смех моего отца, – сказал он.
Катаболонга ничего не знал об отце Тсонгора. Его друг никогда не рассказывал о нем, и Катаболонге казалось, что Тсонгор был рожден от союза лошади и города. Он молча ждал продолжения, и Тсонгор заговорил снова:
– Смех моего отца. Он беспрерывно звучит в моей голове. С теми же интонациями, как в тот последний день, когда я видел его. Он лежал в постели. Он послал за мною, чтобы сказать мне о своей уже совсем близкой кончине. Едва увидев меня, он начал смеяться. Это был ужасный презрительный смех, который сотрясал его старое изможденное тело. Он смеялся с ненавистью. Смеялся, чтобы оскорбить меня. Я ушел. И больше никогда его не видел. Вот тогда я решил никогда ничего не ждать от него. Его смех сказал мне, что он ни в чем не уступит. Он смеялся над моими надеждами на наследство. Он ошибался. Даже если бы он пожелал завещать мне свое маленькое нелепое королевство, я бы отказался от него. Я хотел большего. Я хотел создать империю, которая заставит меня забыть о его королевстве. Чтобы забыть о его смехе. Все, что я сделал с того дня – военные кампании, форсированные походы, завоевания, построенные города, – все это я сделал, чтобы уйти как можно дальше от смеха моего отца. Но сегодня он вернулся. Я слышу его в своей вечной ночи, как слышал тогда. Такой же жестокий. Знаешь, о чем говорит мне этот смех, Катаболонга? Он говорит, что я ничего не передал своим детям. Я построил этот город. Ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой. Ты был рядом со мной. Он был создан на века. И что от него осталось теперь? Это проклятие рода Тсонгоров, Катаболонга. От отца к сыну – ничего, кроме праха и презрения. Я потерпел неудачу. Я хотел оставить им в наследство империю. Чтобы мои дети еще больше расширили ее. Но вернулся мой отец. Он смеется. И он прав. Он смеется над смертью Либоко. Он смеется над пожаром Массабы. Он смеется. Все рушится и умирает вокруг меня. Я оказался слишком самонадеянным. Теперь я знаю, что должен был сделать. Я должен был передать своим детям смех моего отца. Перед смертью призвать их всех и приказать, чтобы они сами сожгли Массабу. До основания. Вот что я должен был сделать. И смеяться, глядя на пожар, как смеялся некогда мой отец. Тогда после моей смерти им в наследство осталась бы кучка пепла. И страстное желание действовать. Им пришлось бы все восстановить, чтобы вернуться к прежней жизни. Я передал бы тем самым им желание сделать все лучше, чем сделал я. Ничего другого в наследство, кроме этой жажды деятельности, которая жгла бы их нутро. Возможно, они возненавидели бы меня, как я возненавидел смех того старика, который, лежа на смертном ложе, оскорблял меня. Но из-за этой отцовской ненависти мы стали бы ближе друг другу. Они стали бы моими сыновьями. А сейчас – кто они? Смех был оправдан. Я должен был все разрушить.
