Нечто подобное, вероятно, происходит и с Жанной. Вряд ли после стремительного бегства из кремлевских твердынь у нее был ясный стратегический план, предусматривающий конкретные этапы движения: график мобилизации, сроки развертывания во времени будущих сил, таковая стратегия, скорее, прерогатива Д. Н. Кармазанова, но движение к цели это уже действительно цель: в первом же городке, куда машины сворачивают по настоянию дяди Паши («не надо высовываться, на шоссе нас вычислят в три секунды»), мэр или, как гораздо привычней, председатель областного совета, слышавший, разумеется, как и все, о «Севастопольской обороне», но, естественно, никакого представления не имеющий о реальном положении дел в столице, с провинциальным восторгом встречает у себя знаменитую Иоанну, с удовольствием, поскольку это укрепляет его личный авторитет, предоставляет ей помещение местного Дома культуры, принимает самое деятельное участие в организации встречи: дает объявление по местному радио, показывается вместе с Жанной на сцене перед ее выступлением, – и когда через четыре часа «джипы» снова выруливают на проселочную дорогу, вслед за ними уже идет машина одного демократического активиста, а чуть дальше пофыркивает синеватыми выхлопами «львовский» автобус, где сидят новобранцы, решившие «прокатиться до Киева».
Примерно с теми же результатами проходят они еще семь-восемь районных и областных городков, знакомятся с местными руководителями, как капли воды, похожими друг на друга, устраивают короткие выступления в местных клубах. То есть, выступает, разумеется, одна Жанна. В том же синем облегающем платье, выглядящем среди софитов, как сгусток пронзительной синевы, с рыжеватыми светлыми волосами, уже чуть выгоревшими на солнце, хрупкая и сильная одновременно, выходит она на сцену к одинокому микрофону, поднимает ладони, гася перешептывание, скрипы стульев, беспокойное шарканье ног, обязательно держит паузу, в течение коей тишина разбухает до невероятных пределов, и наконец произносит с опять появившейся хрипотцой: «Я – Жанна. Я хочу возродить Россию…» – Ни аплодисментов в ответ, ни приветственных возгласов, только дыхание. Пару раз ей случается выступать прямо на площадях: в центре города, перед неизменным памятником вождю мирового пролетариата, и тогда смолкают собаки, потявкивающие на ближних улицах, не кудахчут куры, прекращается бренчание транспорта. Кажется, что слышно пение серафимов в семи божественных сферах. Лопаются не распустившиеся еще почки цветов, бодро проклевываются из-под земли тюльпанчики и маргаритки. Пышные квадратные клумбы перед памятниками шевелятся, точно живые. Это, разумеется, производит впечатление на собравшихся. Океан чистого воздуха, каменные пальцы церквей, указывающих в небо, перистые прозрачные легкие завивающиеся облака… По воспоминаниям очевидцев, мурашки пробегают по коже.
Ничего удивительного, что из второго такого же районного городка, кстати расположенного не более чем в получасе езды от первого, Жанну сопровождают уже не двадцать легкомысленных, как у рок-звезды, почитателей, а по крайней мере с полсотни самых разных людей набиваются в новые микроавтобусы; они сданы местными предприятиями как бы в аренду – и еще пятерых удается втиснуть в легковые машины. В третьем городке к ним присоединяются человек 30 – 40, в неудачном, четвертом, всего 10 или 12, зато в пятом, являвшимся некогда ударной стройкой, почти сотня восторженных добровольцев бросает насиженные места. В следующем они «снимают» человек двадцать или около этого, затем – снова двадцать и снова примерно сотню. А к концу первой недели медленного блуждания по проселкам, когда грунт становится тесным и по решению дяди Паши колонна опять выруливает на Киевское шоссе, численность «Русской армии», как ее почти сразу же окрестили газетчики, достигает, по оценкам МВД России, тысячи человек, а по оценкам пресс-центра самой «Русской армии», достигает не менее двух – двух с половиной тысяч. Более точные данные, естественно, привести нельзя; часть «бойцов» выдыхается и быстро расползается по домам, зато в колонну все время вливаются жители соседних районов. А когда центральная пресса, вкупе с радио и телевидением, встрепенувшись сенсацией, разносит весть о «Великом Походе» по всей стране, в «армию» начинают вливаться уже целые соединения. Колонна растягивается по шоссе почти на полтора километра. Необыкновенное зрелище представляет она собой в сумерках: автобусы и фургоны, идущие с включенными фарами, «джипы», «тойоты», «нивы» и многочисленные «жигули», «москвичи», иногда прерываемые «запорожцами» старых моделей, мотоциклы, изношенные велосипеды с моторчиками и без моторчиков, пара начальственных «волг», довольно странных в этом механическом скопище, и почти на каждой машине – веселый трехцветный неутомимый российский флажок или, несколько реже, жовто-блакитный прямоугольничек независимой Украины.
Теперь у нее и в самом деле настоящая армия, и, конечно, как всякой армии ей требуется, во-первых, четко организованное снабжение: людей надо кормить, им надо обеспечить хоть какой-то ночлег, нужны лекарства, нужны одеяла, о чем никто из отправляющихся в поход даже не вспомнил; между тем, ночи уже стоят сентябрьские, прохладные, есть опасность, что половина бойцов свалится с простудными заболеваниями; а во-вторых, как и в каждой армии, тут требуется самая жесткая дисциплина; нигде так быстро не дичают люди, как в оголтелой толпе, и если сразу не обозначить нормы допустимого поведения, армия превратится в конце концов в сборище грабителей и негодяев. Уже сейчас раздаются отдельные голоса, что продовольствие по пути следует брать принудительно; зачем миндальничать, мы все делаем общее дело. Эти настроения есть признак начинающейся болезни.
И тут исключительно велика роль дяди Паши. Не зря его тихие хозяйственные способности так высоко ценил Кармазанов. Дядя Паша, по-видимому, гениальный организатор. Потому уже на второй-третий день марша по расхлябанным российским проселкам, когда все еще только вываривается и может завершиться буквально ничем, когда все еще рыхло и, точно студень, проваливается сквозь пальцы, вокруг дяди Паши, как бы сами собой, образуются очень похожие на него, такие же крепенькие, малоразговорчивые мужчины, в основном пожилые, невзрачной внешности, лысоватые, – о чем-то с ним договариваются, кивают, исчезают на неопределенное время и вдруг появляются на пикапчиках, груженных армейской тушенкой. Откуда-то возникают три могучих «газона», обтянутых по ребрам брезентом, в них теперь под постоянной охраной находится запас продовольствия (хотя бы на сутки вперед надо иметь, говорит дядя Паша), одеяла бесплатно предоставляет местная фабрика, работающая на армию (все равно военное ведомство не может расплатиться аж с прошлого года), а брезентовые палатки, каждая на двадцать пять человек, презентует другая фабрика, будто скопированная с предыдущей. Правда, ставить эти палатки толком никто не умеет, зато двойной широкий брезент можно без проблем расстелить на земле, положить на него десяток-другой людей, все же не на голую почву, а на случай дождя, прикрыть сверху второй палаткой. Проблема ночлегов таким образом решена. Возникают откуда-то трое врачей, немедленно сформированных дядей Пашей в особое подразделение, – и туда же он зачисляет десяток студентов-медиков. Материализуются, точно из воздуха, походные кухни; каждое утро они снимаются раньше других и уходят вперед, и когда к месту привала подтягивается основная колонна, приготовленный без особых изысков обед уже поджидает. Дымится в громадных котлах перловка, чуть сдобренная тушеным мясом, нарезан хлеб – примерно по четвертинке на каждого едока, и певучие женщины с акцентом, напоминающим, что южные рубежи России совсем рядом, наливают всем жаждущим сладкую коричневую бурду с чайным запахом.
