Также, впоследствии, мы наткнулись на группу людей, идущих на высоких ходулях, словно они воспроизводили сцены путешествия монаха Сюаньцзана в эпоху Тан в поисках священных текстов Будды. В ролях обезьяны Сунь Укун и кабана Чжу Бацзе выступали мои деревенские знакомые. Из лозунгов на их транспарантах и их слов я догадался, что это был первый день 1950 года.
Внезапный приступ беспокойства и тревоги я почувствовал еще перед тем, как мы приблизились к каменному мосту на окраине моего селения. Вскоре я должен был увидеть камни, изменившие свою окраску под влиянием моей разбрызганной крови и кусков мозга. От камней, облепленных лоскутами ткани и грязными волосами, разило резким неприятным запахом крови. На полуразрушенном мосту находились три бродячие собаки: две лежали, одна стояла. Две были черными, одна – желтая. У всех шерсть была лоснящаяся, языки – ярко-красными, зубы – белыми, а глаза светились умом, как у совы.
В своем рассказе «Записки о желчном пузыре» Мо Янь описал этот каменный мост и собак, обезумевших от человеческих трупов. Он также написал о верном сыне, который вырезал из только что застреленного человека желчный пузырь, взял его домой, чтобы лечить зрение матери. Люди рассказывают о частых случаях лечения зрения с помощью медвежьего желчного пузыря, но никто не вспоминает ничего подобного о лечении с использованием человеческого желчного пузыря. Очевидно, рассказ о таком парне – смелая и нелепая выдумка. А история, которую написал Мо Янь – плод фантазии, которую ни в коем случае нельзя считать правдивой.
Пока мы шли от моста до моей усадьбы, в моей голове всплыла сцена моего расстрела. Тогда они связали мне шею и руки за спиной тонкой конопляной веревкой, а на затылок повесили табличку с оскорбительной надписью. Был двадцать третий день двенадцатого месяца по лунному календарю, за семь дней до Весеннего солнцестояния. Холодный ветер пронизывал тело до костей, небо плотно заволокли черные тучи. Ледяная крупа, словно белые крупинки риса, беспрестанно сыпались мне за воротник. Моя жена, из рода Бай, шла вслед за мной и рыдала, но я не слышал голосов моих любовниц – Инчунь и Цюсян. Инчунь была беременной и со дня на день собиралась родить ребенка, поэтому имела право не провожать меня. А вот Цюсян, младшая и небеременная, своим отсутствием меня обидно разочаровала.
Уже стоя на мосту, я резко повернул голову и с расстояния в несколько метров посмотрел на Хуан Туна и его отряд из десятка милиционеров. Я сказал: «Мы с вами, парни, живем в одном селе, не враждовали никогда – ни прежде, ни теперь. Братья, извините, если я вас чем-то обидел. Но скажите – чем?». Хуан Тун глянул на меня и сразу отвернулся. Его золотисто-желтые зрачки блеснули, словно звезды. «Хуан Тун, Хуан Тун... – сказал я, – твои родители дали тебе хорошее имя». – «Перестань болтать, – ответил Хуан Тун, – Это государственная политика». – «Братья, – оправдывался я, – если я должен умереть, то должен знать, за что? Скажите, какие законы я нарушил?». – «О причине спроси в Аду у властелина Янь-вана», – ответил Хуан Тун, поднимая свою старое ружье и приближая его дуло к моему лбу на расстояние пятнадцати сантиметров.
После этого я увидел огненную вспышку, услышал что-то похожее на очень далекий взрыв и учуяв, как в воздухе поплыл запах сожженного пороха, почувствовал, как моя голова отлетает...
Сквозь слегка приоткрытые ворота моего дома я увидел во дворе уйму людей. Как это они узнали, что я вернулся домой? Я обратился к своим спутникам:
– Спасибо вам, братья, за заботу при возвращении домой!
На синих лицах адских слуг заблестели хитрые улыбки, и они, подхватив за руки меня, еще не успевшего даже понять смысла этих улыбок, потащили дальше.
Перед моими глазами повисла тьма, как перед тонущим человеком. И неожиданно до ушей моих донесся радостный крик какого-то мужчины:
– Родился!
Я раскрыл глаза и заметил, что лежу покрытый липкой жидкостью возле зада ослицы. О, небо! Кто мог бы подумать, что я, Симэнь Нао, один из уважаемых землевладельцев волости, получивший образование в частной школе, повторно появлюсь на свет в теле ослика с белоснежными копытами и чувствительными нежными губами?!
Глава 2.
Симэнь Нао делает доброе дело – спасает Лань Ляня.
Бай Инчунь охотно ухаживает за ослом-сиротой
Мужчина, который стоял позади ослицы, сияя от радости, был моим бывшим наемным работником. Звали его Лань Лянь. Я помнил его худым и щуплым парнем, но на мое удивление, за два года после моей смерти он окреп и стал высоким, крепким и степенным мужчиной. Я подобрал его ребенком на снегу перед храмом Гуань-ди и принес к себе домой. Он был босой, одетый в мешковину, задубевший от холода, с посиневшим лицом и со спутанными больными волосами. В то время мой отец только что умер, а мать еще была жива. Из рук моего отца я получил бронзовый ключ от ящика из камфарного дерева, в которой хранилась купчая на право владения нашей семьей восьмидесятью му плодородной земли, серебро, золото и другие драгоценности. Мне было тогда двадцать четыре года и я недавно женился на второй дочери состоятельного человека из городка Байма. В детстве ее звали Син, то есть Абрикос, и взрослого имени она еще не имела, поэтому, когда пришла невесткой в наш дом, стала называться Симэнь Бай. Как дочь из богатой семьи она была образованной и умной, хрупкого телосложения с грудками, похожими на сладкие груши, и привлекательными формами в нижней части своего тела. Да и поведением в постели она меня удовлетворяла. Однако, безупречная почти во всем, имела один недостаток – вот уже на протяжении нескольких лет все ещё не могла забеременеть.
В те годы я, можно так сказать, мог похвастаться своими юношескими достижениями. Каждый год приносил щедрый урожай, арендаторы наперегонки платили ренту, закрома переполнялись зерном. Шесть голов домашнего скота были в хорошем состоянии, к тому же вороная кобыла неожиданно родила двух жеребят. Это было какое-то чудо, о которых рассказывают только в легендах, но которое редко когда случается в жизни на самом деле. Крестьяне нашей волости, нескончаемым потоком приходившие взглянуть на двоих жеребят, рассыпались в похвалах. Мы одаривали гостей жасминовым чаем и папиросами «Зеленый форт». Сельский подросток Хуан Тун украл у нас одну пачку сигарет, но его поймали и за ухо привели ко мне. Проказник имел желтые волосы, желтую кожу и изменчивые желтые глаза, будто затаившие в себе злой умысел. Махнув рукой, я отпустил его и дал ему пачку чайного листа, чтобы отнес отцу. Хуан Тяньфа, его отец, был порядочным и честным человеком, изготавливал вкусный сыр из перекисших соевых бобов и был одним из моих арендаторов – обрабатывал пять му моей плодородной земли над рекой. И вот неожиданно оказалось, что он вырастил такого непутевого сына. Хуан Тяньфа принес нам корзину соевого сыра, такого густого, что его куски можно было бы цеплять на крючки весов, и столько же извинений, поэтому я велел жене дать ему полметра толстого зеленого сатина, чтобы он сделал себе на следующий год обувь. Эх, Хуан Тун, Хуан Тун! Если бы ты хоть обратил внимание на мою долгую дружбу с твоим отцом, то не смог бы застрелить меня из старого ружья. Ясное дело, ты выполнял чужой приказ, но ты мог бы целиться мне в грудь и оставить мой труп целым! Ох, какое же ты неблагодарное создание!
