Я сглотнул. Картину он и впрямь обрисовал неутешительную, и крыть было нечем. Собственно, я затем их и вызвал… какого ж ляда тогда на душе теперь так погано?
— Но это же… это ведь мама… — сдавленно выговорила за моей спиною супруга.
— Ю-я, э ачь… э ачь, Ю-я…
— Видите ли, девушка, — мягко произнес очкарик, возвращая на лицо доброжелательную улыбку, — и традиционные религии, и современная наука не отождествляют некроба с человеком, из которого он возник. С точки зрения традиции речь идет о трупе, одержимом духами — и духами, как правило, недобрыми. С точки зрения науки — это не более, чем память тонкого тела, остаточные реакции биоэнергетики. Собственно, это ничто иное, как аналог сокращений мышц мертвого тела под влиянием процессов разложения. Тело, понимаете? Просто тело. Сороковой день давно прошел, сущность пребывает… ну, не мне судить, где, но определенно не здесь. Подумайте хорошо — разве будет с Вашей стороны уважением к матери позволить ее телу превратиться в гниющую, чавкающую, распадающуюся на ходу развалину? Это в лучшем случае. Это в том случае, если это тело не станет смертельно опасной тварью, которую все равно придется уничтожать.
— Хватит! Давайте сюда… вашу бумагу. Юль, тащи паспорт.
— Здесь, — указал мне пальцем очкастый, — и вот здесь, пожалуйста. Поздравляю, молодой человек. Вы сделали абсолютно правильный выбор, поверьте, о нем не придется жалеть.
Да? Тогда какого черта я жалею о нем уже сейчас?! Ведь все же разобрано, все разъяснено — и проблемы, и опасности, и то, что это только тело…
Но протянутую руку я все же пожал. Человек делает работу. Работу, из-за которой я, именно я его сюда пригласил. А мои чувства — это мои проблемы, и нечего их перекладывать на других.
— Ну вот и чудненько. Рад был, так сказать, знакомству. Андрюшенька, приступайте.
— Что, прямо здесь?! — задушено охнула Юля.
— Ну что Вы, девушка, — укоризненно улыбнулся очкастый. — Сейчас мы просто транспортируем некроба для утилизации.
Бородатый Андрей тем временем со сноровкой, выдававшей большой опыт, заломил руки маме… да какого хрена? Тебе же ясно разъяснили, придурок, это не мама, это некроб, просто шевелящееся и мычащее тело! — в общем, он завел руки этого за спину и туго спеленал их похожим на строительный скотчем.
— О-их, о эо? О ои со ой э-аю?
Я прошел в коридор. Надо же открыть им дверь… и закрыть за ними.
— Уа ы эя эёе? О-их, я э ачу! Э оаай эя и! О-их, я оюсь!
— Всего наилучшего, молодой человек. До свидания.
— Э оаай! Оауйа! О-их!!!
— Вам спасибо.
— Я э ачу! О-их!!!
— Не за что, молодой человек. Это наша работа.
Он в последний раз улыбнулся мне. Я выдавил ответную улыбку и захлопнул дверь, торопясь отгородиться ею от очередного, уже истошного «О-их!!!», гулко отдавшегося в ночном подъезде.
Потом открыл снова, поднял сжавшийся между батареей и мусоропроводом серый полосатый комочек на руки — Тишка радостно замуркал мне в рубаху, занес домой, и котенок немедленно стал придирчиво обнюхивать коридор, время от времени шипя и пуша шерстку на хвосте и вдоль спины.
На кухне Юля стучала горлышком пузырька о край стакана. Резко пахло валерианой. Я обнял ее за плечи и посмотрел в окно.
Два месяца назад там стояла машина с красным крестом. Теперь — белая «газель» с черным изображением песочных часов, цифрой 013 и буквами ГСУН.
Хлопнула дверь. Очкастый шел впереди. Он открыл заднюю дверцу машины, но в этот момент ма… некроб вывернулся из рук бородатого и побежал прочь. Тощие старушечьи ноги смешно разъезжались на льду в свете фонарей. Андрей нагнал его в два прыжка, наотмашь рубанул ребром ладони в толстой перчатке, поднял обмякшее тело — за шиворот и за смотанные скотчем руки — и поволок к машине.
Больше смотреть я не стал, и только слышал, уткнувшись лицом в волосы жены, как хлопнула дверь, зарычал мотор — и его звук стал удаляться.
— Только тело… — шептал я трясущейся от беззвучных рыданий жене. — Это только тело…
