Влада Воронова - Ты будешь жить!

Но не сейчас. Позже, когда я разберусь со своим внутренним раздраем и буду пригоден для настоящей работы.

Когда напишу портрет Максима.

Волновался и мандражировал я напрасно — ментам наброски очень даже понравились. Правда, зрители они не особо притязательные, но всё равно приятно. И хочется написать для них хотя бы пару вещей, которые действительно будут достойны называться картинами.

Лишь после этого я смогу написать портрет Сергея. Тогда мне хватит для него и чутья, и понимания.

Домой я шёл пешком — это по весенней-то грязи и слякоти. Ругмя ругал мэтра с его закидонами и собственную глупость. Вот какого, спрашивается, чёрта я повёлся на его нелепые фантазии и оставил в студийном гараже машину?

И вдруг я увидел такое, что все ругачки мгновенно замерли у меня на языке, чтобы тут же испариться бесследно.

На крохотном газончике между остановкой и перекрёстком цвёл подснежник!

В Москве.

Посреди грязи и копоти.

Я, как зачарованный, смотрел на проталину меж тёмных до черноты комьев снега. На сияющую над ними небесно-светлую, чистую звёздочку цветка.

Такая хрупкость и такая сила.

Беззащитность и победительность.

Жизнь и радость, свет и доброта, торжествующие вопреки всей грязи, которая то и дело норовит захлестнуть этот мир. Но ничего у неё не получается. И не получится никогда, потому что жизнь и свет сильнее тьмы и смерти.

Мой брат говорил, что хороших людей в мире гораздо больше, чем плохих. И он прав. Несмотря ни на что — прав.

Я знаю, как будет называться полотно, которое я сейчас напишу. «Душа Максима» — а как же ещё? И то, что после первой же выставки его неизбежно станут называть «Душа-Максима», я тоже знаю. Но спорить с таким переиначиванием не буду, поскольку душа любого настоящего человека похожа на этот цветок, — и Сергея, и мэтра, и любого, кто достоин называться человеком. А если так, то всё правильно. Тем более, что как бы ни называли картину зрители и критики, для меня она навсегда останется воплощением души моего брата.

Вернувшись домой, я, вместо обычной разминки, руку «настраивал» тщательно, как будто не привыкший к многочасовой работе первокурсник, — сначала специальными гимнастическими упражнениями, затем тренировочными рисунками.

И лишь после этого приступил к письму.

Тебя не поглотит небытие, брат. Ты вернёшься, Максим.

Ты будешь жить!