Дьявол почувствовал ее отчаяние. Произнес примирительно:
– Давайте сделаем так. Вы будете называть мне отдельные слова, а я комментировать. По крайней мере, прояснится хоть кое-что.
Мирра улыбнулась.
– Вы знаете, – доверительно сказала она, – я совершенно ни с кем не могу поговорить по-готски. Во всем Ленинграде этот язык понимали всего три человека, но один погиб, а второй в эвакуации. – Мирра быстро стала деловита. – Прежде всего, меня интересует произношение гласных. Собственно, почему я предполагаю, что дошедший до нас вариант готского языка есть живой остроготский язык VI века, а не везеготский IV-го, на котором писал Ульфила?
Дьявол слушал с искренним интересом. Мирра зарделась, разрумянилась.
– Как известно, грамматики готского языка до Ульфилы не существовало. Эту грамматику создал Ульфила в IV веке. Вопрос. Стал бы он писать слова иначе, чем они слышатся? На самом раннем этапе становления орфографии написание слов всегда соответствует их произношению. И лишь впоследствии, когда произношение по тем или иным причинам изменяется, а орфография как более консервативная область остается прежней, возникает различие между тем, что слышится, и тем, что пишется. Вы согласны?
– Совершенно.
– Итак, зачем бы Ульфиле усложнять задачу и с самого начала создавать различные орфографические исключения, плодить трудности правописания?
– Незачем, – согласился дьявол.
– Следовательно, орфография Ульфилы отражает произношение, которое господствовало среди везеготов в IV веке. Эта орфография механистически была перенесена на язык остроготов, которые произносили слова уже совершенно иначе. Анализ написания некоторых имен ясно доказывает это.
– Вы не могли бы написать мне хотя бы несколько слов, чтобы я мог лучше вас понять?
Мирра поспешно вырвала клочок из тетради. Нацарапала несколько слов, протянула дьяволу. Тот взял, пристально посмотрел, прочитал вслух.
– Да, – сказал он наконец. – Разумеется, остроготы произносили это иначе. Но и везеготы тоже.
Мирра раскрыла рот.
– Тогда я не понимаю…
– Я тоже. Хотя… Постойте! – Вдруг дьявол разразился счастливым хохотом. – Дошло! – закричал он. – Дошло! Мирра! Если бы вы только знали, какую радость мне доставили… – Поглядел на нее сбоку, по-птичьи. – Дьявол ведь обожает науки, теории, изыскания. «Теория, мой друг, суха, но зеленеет древо жизни» или как там в переводе Холодковского. – Он так лихо процитировал Гете, что Мирра невольно улыбнулась в ответ.
– Вы не будете кидаться в меня этой авторучкой? – опасливо спросил он. Мирра поглядела на перо в своей руке. Выскакивая из читального зала, она прихватила его с собой. Это было обыкновенное перо, испачканное в фиолетовых чернилах. – Если в глаз попадете, то будет неприятно.
– Что за дикая мысль… – начала Мирра и вспомнила Лютера.
– Да, да, я о нем, о Мартине, – сказал дьявол. – Я предложил ему несколько хороших идей, и он отблагодарил меня чернильницей по голове.
– Я всего лишь научный сотрудник, – сказала Мирра гордо.
– Вы знаете, моя дорогая, кем был Ульфила?
– Еписко… то есть, церковником.
– Для начала, он не был готом.
– Значит, это правда, что он принадлежал к эксплуатируемому большинству?
– Ну… если считать пленных, которые освоились среди своих победителей, эксплуатиру… тьфу, ну и лексика у вас, моя дорогая! В общем, он действительно был урожденный каппадокиец. Его родной язык – греческий, а не готский. Готскому учился потом, уже вне родительского дома.
– И что с того?
– А то, что каппадокийский греческий, моя дорогая, – это было нечто ужасное. У настоящих греков судороги делались, когда они слышали каппадокийца. Каппадокийцы, к примеру, не различали долгие и краткие гласные. Лепили все подряд. – Он помолчал и с торжеством заключил: – Ульфила создал грамматику под свое собственное ужасное каппадокийское произношение. А вы тут голову ломаете.
Мирра взвизгнула и повисла у дьявола на шее.
Он отечески похлопал ее по спине.
– Ладно, будет вам. Можете включить мою гипотезу в вашу книгу.
Она затрясла головой.
– Вы что? Я же не могу присвоить себе чужое открытие. Вы должны пойти со мной… Вы должны написать… Вы…
Он отстранился.
– Мирра. Вы забыли одну маленькую деталь. Я – дьявол.
– Это чертовски осложняет дело, – согласилась Мирра.
Дьявол склонил голову набок.
– Вы так и будете довольствоваться этими жуткими текстами, Мирра? Хотите, я научу вас живой, настоящей лексике? Вы даже не знаете по-готски ни одного ругательства. А я научу вас ругаться по-готски. А как на этом языке будет кошка? Хорь? Крыса? Пишите!
Дьявол диктовал, Мирра торопливо записывала.
И тут противно взвыла сирена.
– Опять бомбежка. – Мирра раздосадованно захлопнула тетрадь. – Может, не пойдем никуда?
– Ну вот еще, – заявил дьявол. – Я не ангел, чтобы оборонить вас от такой напасти.
– Разве дьявол не может спасти человека? Я читала…
– Может, – перебил дьявол. – Но для этого он должен заключить с человеком договор. Вы же не станете заключать со мной договор, Мирра?
Он посмотрел прямо ей в глаза. Пронзительным взглядом своих ярко-синих маленьких глаз. И Мирре стало очень холодно и одиноко.
Она плотнее закуталась в свой платок.
– Нет, – сказала она. – Вряд ли. Хотя вы мне очень помогли. Я благодарна вам. А вы… То есть, нам на лекции по истории средних веков говорили, что суеверные люди средневековья… что они верили, будто дьявол может совратить и заставить человека…
– Я не могу заставить вас, – грустно сказал дьявол. – В вас нет ничего, за что я мог бы уцепиться. Вы совершенно не дорожите собственной жизнью. И у вас нет близких.
– Мой брат?.. – спросила Мирра и вдруг поняла, что до этого мгновения смутно надеялась на то, что он все-таки жив.
– Убит, – подтвердил дьявол. – Вы совершенно неуязвимы. Боюсь, вы даже не честолюбивы. Вы просто любите свой готский, а других слабостей, вроде бы, у вас и нет.
– Ладно, идемте в это чертово убежище, – согласилась Мирра. – Раз уж никак не можем помочь друг другу. Глупо умирать так рано.
Она выбежала из Публичной Библиотеки.
Мирра даже не заметила, когда дьявол исчез. Его просто вдруг не стало рядом. Сведениями же, полученными от него, воспользоваться так и не смогла, поскольку не имела возможности указать достоверный источник.
1996
