— Да, ты меня сильно обрадовал, — проговорил пилот. — Четыре месяца… Успеем.
— Бульдозер… — пробормотал друг музыканта. — Дорвался до власти. Теперь будет нас гнать, пока не загонит до смерти, а зачем? Дал бы уж спокойно сдохнуть… Сыграем в четыре руки?
— Потом, — сказал музыкант, чуть улыбаясь. — Наверное, женщины уже спят.
— Пора и нам, — сказал пилот, услышав его слова, и стал неторопливо складывать карту, начавшую уже протираться на сгибах. За окном разгоралось белое мертвое зарево, словно из-за горизонта натекал расплавленный металл. — Чья очередь дежурить первый час?
— Моя, — сказал шофер. Пилот с сомнением посмотрел на него, потом на друга музыканта. — Моя, моя.
— Занавесить бы чем-нибудь окна, — опустив глаза, пробормотал друг музыканта.
Шофер хохотнул и добавил:
— Горячую ванну и духи от этого… от Диора.
— Вам не понять, — вступился музыкант, — он очень чутко спит. Я и сам такой, а вы — нет.
— Спать, спать, — сказал пилот.
— Еще не хочется, — смущенно сказал музыкант. — Как-то… все дрожит. Давайте я подежурю, а?
Инженер, ухмыляясь, развалился на полу, широко раскинув длинные ноги и подложив под голову вещмешок.
— Пойди лучше погуляй перед сном, — пошутил он. — Соловья послушай в ближайшей роще… цветочки собери…
Музыкант улыбнулся и сам не зная зачем послушно вышел из комнаты.
Сразу в коридоре, в электросварочном свете сумасшедшего утра он увидел стоящую откинувшись на стену дочь.
— Что ты тут? — испуганно спросил он.
— Слушаю, что вы говорите, — ответила она без тени смущения. — Не могу спать так сразу. Слишком устала.
— Ах, ты… — он осторожно провел ладонью по ее склеившимся от пота и грязи волосам. Она испуганно отпрянула:
— Нет, нет, я противная, пыльная… не надо.
— Что ты говоришь такое…
— Нет-нет, — она вытянула руки вперед, защищаясь, словно он нападал, — правда… Мы дойдем до реки, — мечтательно произнесла она, — до чистой прохладной реки, и сами станем чистыми и прохладными, вот тогда… господи, как я устала. Если бы все на меня не оглядывались, я бы уже умерла.
— Я теперь буду идти затылком вперед, хочешь? — серьезно предложил он, и она наконец улыбнулась — едва заметно, но все же улыбнулась. Он взял ее за руку.
— Я слышала, что пилот говорил о нас, — тихо произнесла она, глядя в пол, и пальцы ее задрожали в руке музыканта. — Мы ваше будущее, да?
— Как всегда.
— Он ведь очень хороший человек, правда?
— Правда. Теперь нет плохих. Это слишком большая роскошь — быть плохим.
— Ты странно говоришь. Думаешь, чем нам хуже, тем мы лучше? А вот мама говорит, все хорошие да добрые, покуда делить нечего.
— А ты сама как думаешь?
— Мама права, наверное… Только я думаю, люди вообще не меняются — уж какой есть, такой и будет, что с ним ни делай.
— Люди меняются, — ласково, убеждающе проговорил он. — В людях очень много намешано, самого разного, и это разное все время друг с другом взаимодействует, а наружу — то одно выскочит, то другое…
— Так сладко тебя слушать, — прервала она и, вдруг подняв лицо, завороженно уставилась ему в глаза. — Будто ты все знаешь и все можешь. Хочу ребенка от тебя.
У него перехватило дыхание. Он осторожно потянул ее к себе, и она со вздохом прислонилась щекой к его груди. Сердце его отчаянно билось в радостном ожидании. Точно он сел к роялю. Она была такая маленькая… Совсем беззащитная, как ребенок. Ребенок. Он попытался представить ребенка у себя на руках, но не смог. Скрипку мог. Автомат теперь тоже мог. Мы все тоскуем по детству, подумал он, всю жизнь стремимся вернуться в детство… Но сделать это можно лишь одним способом. Буду очень любить их, понял он. Только бы дойти до чистой реки, туда, где не понадобится дрожать за него ежесекундно и видеть в кошмарных снах, что его утащили крысы.
— Нравлюсь? — спросила она. Руки ее бессильно висели, ничего не желая.
— Да!.. — выдохнул он.
— Я очень хочу нравиться. А то совсем не будет сил идти. Вы нас не бросите, правда?
— Ты с ума сошла… — Он обнял ее за плечи и прижал к себе.
— А мама боится, что бросите. Она говорит, мужчины не любят бесполезного груза. Ты знай — я не бесполезная.
Он стиснул ее голову в ладонях. Она прятала лицо.
— Дай поцеловать тебя.
— Нет-нет, я грязная…
— Какая глупость! Дай, — он задыхался, — пожалуйста!.. Ты сразу все поймешь!
Она выскользнула из его рук, медленно отступила, пятясь, к двери в комнату, где ее ждала мать. Поправила волосы.
— Нет, потом… все — потом. Только не бросайте…
Какое теперь может быть «потом», подумал он, но не произнес вслух, боясь уговаривать, потому что уговаривать — все равно что насиловать. Сказал:
— Спасибо за «потом».
— Ты странный. Я могла бы умереть за тебя, правда. — И она скользнула в проем, и дверь плотно закрылась за ней.
…Не спалось. Комнату заливал раскаленный белый свет, нечем было дышать; в густом мертвом воздухе плясала пыль. Пот жег мозоли и ссадины, ныли натруженные мышцы. Мужчины ворочались, расстегивали пуговицы, наконец пилот сел и обхватил колени руками, пустым взглядом уставясь в пустое окно. И тогда музыкант спросил:
— Хотите, я сыграю?
Молчание длилось с минуту. Прямоугольник слепящего окна отражался в неподвижных глазах пилота.
— Сыграй, — сказал пилот.
За роялем музыканту стало страшно. Это казалось кощунством — играть здесь. Здесь можно было только стрелять и есть, и брести через барханы — до конца дней. Сейчас, подождите, взмолился он. Я не знал, что это так трудно — сделать первое движение… На него смотрели. Он вдруг увидел, что в дверях стоят и мать и дочь и тоже ждут. Он вспомнил ее завороженный взгляд и почувствовал, что сможет все. Еще час назад она была для него лишь насмерть уставшей, почти незнакомой молчаливой девочкой, — и вдруг оказалось, она настолько нуждается в нем, что любит его. Он опустил пальцы на клавиши. Ему показалось, будто он опустил пальцы на ее хрупкие плечи. Рояль всколыхнулся; по комнате проплыл широкий, медлительный звук. Такой нездешний… Он словно прорвался из прежней жизни, которая теперь казалась приснившейся в неправдоподобно сладком сне. Он доказал, что она не приснилась, что она была, что она может быть. Он мягко огладил задубевшие лица; он вкрадчиво протек в уши и заколебался там, затрепетал, зашевелился, как ребенок в материнском чреве, готовясь к жизни и пробуя силы… И существование вновь получило смысл; впервые за последние недели музыкант понял, что действительно остался жив. И останется жить дальше. Чистая река и светозарные вершины гор были совсем рядом. А если кипящий океан все же доберется до нас, я поставлю ее у себя за спиной, думал музыкант, и первый удар приму на себя…
