— На поводке, что ли?
— Балда! Сам по себе, на задних лапах. Ростом с Майкла Джордана, а пасть… — Вытянув руки и скрючив пальцы, Мишка несколько раз изобразил клацающую пасть крокодила. — В пальто, штанах и котелке.
Тут уж Иван не поверил.
— Брешешь? — Пальцы его в перчатках нервно теребили золотистую пуговицу форменной шинели.
— Я? — оскорбился Шустер. — Я тебя хоть раз обманул?
— Ладно, не заводись. — Иван примирительно пихнул друга в плечо. — Ты бы мне тоже не поверил…
— Точно, — выдохнул Мишка. — Я ведь и себе сначала не поверил, когда увидел…
А дело было так: Мишка собрался на «Властелина колец», который только-только попал в российский прокат, начистил ботинки, надраил пряжку и пуговицы до золотого блеска, кокарду начистил, отутюжил самостоятельно брюки и выскочил на улицу. Но на троллейбусной остановке вдруг вспомнил, что оставил дома карманные деньги, и устремился назад. Пока поднимался на лифте, пока раздевался, пока то да се, прошло минут пятнадцать, и когда он наконец снова выскочил на улицу, то увидел, что на Невском произошло нечто странное: огромная толпа народу шествовала в сторону Зимнего, а центром притяжения зевак был респектабельного вида высоченный господин, вблизи оказавшийся самым что ни на есть настоящим крокодилом. В кино Шустер так и не попал.
— И еще трубку курил, — закончил он свой рассказ.
— Как в считалке, — улыбнулся Иван.
И они с Шустером хором продекламировали:
— Шел крокодил, трубку курил, трубка упала и написала: «Шишел-мышел, пернул — вышел!» — завершив малоприличный текст дружным хохотом.
— Пошли, посмотрим? — предложил Мишка.
Тут Иван чуток скис.
— Извини, Миш, я не пойду.
— Почему? — огорчился Шустер.
— А ты бы хотел, чтобы вокруг тебя толпа ходила и глазела, будто ты крокодил?
— Так ведь он крокодил и есть, — заметил Мишка.
— Ну если бы вокруг тебя крокодилы собрались и шагу ступить не давали?
Перспектива быть окруженным крокодилами подействовала на Шустера весьма своеобразно. Он заозирался и вынул из кармана игрушечный кольт, стреляющий пластиковыми шариками весьма болезненно даже с пятидесяти шагов.
— Я буду отбиваться, — на полном серьезе заявил он.
Иван весело рассмеялся. Озадаченное выражение на лице Мишки тут же переплавилось в задорную улыбку.
— Ладно, заболтался я с тобой. Побегу к метро, может, на следующий сеанс еще успею.
— Юрасик, — нормировщица Люська положила локотки на круп Возницкому и с легкой истомой посмотрела в глаза кентавру, — Рождество ведь, а?
Юран в кожаном фартуке поворошил в горне пылающий кокс и придвинул поближе к краю толстую железную болванку, светившуюся уже нестерпимо белым. Отложив кочергу в сторону, он оглянулся на Люську, но только она открыла рот, как хвост Юрана, заплетенный самой же Люськой в африканские косички-дрэды, игриво шлепнул ее по заду.
Нормировщица взвизгнула от неожиданности, Возницкий жизнерадостно расхохотался, схватил влюбленную Люську за талию и посадил себе на спину.
— Дурак, — надула губки Люська.
— Ага! — еще громче засмеялся Юран и стал напяливать на широченные ладони свои рабочие рукавицы. Те уже изрядно промаслились, кое-где были прожжены, но Возницкий никогда не менял рукавиц прежде, чем обожжется. Следы ожогов щедро украшали его руки. — Лючия, не отвлекай.
С этими словами он взял в руки клещи, выхватил из огня заготовку и прыгнул к молоту, возвышавшемуся в трех метрах от горна. Щелкнула кнопка пускателя, молот взвыл, и лоснящийся маслом поршень пришел в движение, показавшееся Люське весьма двусмысленным.
Юран положил заготовку на боек и левым передним копытом нажал на педаль молота.
Пока трехсоткилограммовый цилиндр ритмично лупил по раскаленному металлу, Люська с любовью смотрела, как Юран проворно поворачивает железку под удар то одним, то другим боком, время от времени проверяя размеры поковки штангеном. Левша.
Железяка постепенно оформилась в шестигранник, темно-красный, светящийся изнутри, похожий на таинственный артефакт из фантастических фильмов. Юран несколько раз прогнал его вдоль бойков и положил в песок, рассыпанный на полу, остывать.
Молот смолк, Люська сама спрыгнула с кентавра и пошла вон из кузницы, как будто обиделась. Возницкий догонять не стал — знал, гад, что просто так она не уйдет.
— Вот чего ты такая сволочь, Возницкий? — Люська развернулась и пошла в лобовую атаку. — Я ему намекаю, намекаю…
— А ты не намекай, ты прямо скажи. — Красная бородатая рожа Юрана осклабилась.
— Не могу, я девушка. — На глазах Люськи выступили слезы.
— Ой-ой, какие мы нежные! — Передразнил кузнец. — А я дедушка, мне через три года сороковник стукнет, я тебе в папы гожусь.
— Дурак, — всхлипнула Люська. — Сам только сказал — дедушка, а потом сразу — папа.
Она хотела еще что-то сказать, потом фыркнула и выбежала прочь, едва не сбив с ног конюха Ваську, входившего в кузню с уличного входа.
— Куда? — Васька в сердцах хлопнул себя по ляжкам. — Совсем сдурела! Там же мороз, а она в косынке…
— Кровь играет, — пожал плечами Юран. — Садись.
Васька уселся на колченогий стул возле здоровенного дубового чурбака, заменявшего сменщикам Юрана стол, и вынул из-за пазухи литру.
— С Рождеством.
— Варвар, — радостно вскричал Возницкий. — Варвар. Отмывай стаканы, доставай закусь, я сейчас…
Выглянув во двор, Юран заметил синий ватник Люськи, мелькнувший за углом основного корпуса, и это значило только одно — девка успокоилась и вернулась в цех. Возницкий вздохнул и подумал, что, может быть, действительно пора понять намек и провести Рождество… Ладно, в следующий раз.
— Ну, тебя только за смертью посылать. — У Васьки изо рта уже свешивалась квашеная капуста, чей тминно-укропный запах дополнял дух «Столыпинской особой», не Бог весть какой водки, но все же неплохой для конца рабочего дня на вредном производстве.
Через десять минут кузница наполнилась автослесарями, токарями и прочим работным людом, каждый со своей долей праздничного ужина на рабочем месте…
На вокзале, прежде чем сесть в электричку и отправиться домой к матушке, в Волхов, Юран по давней привычке зашел по делу в привокзальный сортир (туалеты в электричках не рассчитаны на кентавров), и у третьей кабинки от входа остолбенел.
На ней какой-то вандал размашистым почерком нацарапал: ««Зенит» — лохи, «Спартак» — чемпион!»
Так и не отлив, Юран вышел на перрон, постоял, разглядывая пестрый зимний люд, потом вошел в здание вокзала, подошел к таксофону и позвонил домой.