застеленная койка и чистая тумбочка – показатель собранности и душевной дисциплины. Отбой в десять вечера – необходимость, а не блажь руководящего состава. Все кадеты ходили с иголочки – любая прореха на форме грозила карцером.
Безумцы о дисциплине не слышали от слова совсем.
Палатка охраны была захламлённей, чем Городская свалка. Матрацы, служившие охранникам в качестве коек, имели свойство менять своё расположение не реже чем три раза в день. Они ползали с какой-то хаотичной методичностью, то наползая друг на друга, то расползаясь по углам, то сбиваясь в высокую матрацную стену. Эти матрацы были воистину универсальны: они служили чем угодно, от стола картёжников до тренажеров, вот только для своих прямых обязанностей, очевидно, не годились. Иначе, почему после местного отбоя, который наступал для каждого в своё время, храпящие тела оказывались вповалку на полу?
Четвёртая едва не задохнулась от возмущения, когда в одну из первых ночей к ней под бок подкатилась некая не особо трезвая и мертвецки спящая барышня. Подавив желание придушить беззаботную нахалку ножными кандалами, Четвёртая не слишком вежливо выпихала её со своего спального места и до самого утра не сомкнула глаз, опасаясь повторного покушения.
Нахалка, признать, утром была смущена. И, наверное, благодарна за вражеское великодушие, потому что в тот же день яро обороняла Четвёртую от насмешек неразлучников. Нахалка назвалась Спичкой, что вполне органично сочеталось с почти красной растрёпанной шевелюрой, тощим длинным телом и горячим нравом.
Спичка трещала без умолку, ярко жестикулировала и трогала собеседников во время разговора. Её пронзительное чириканье сводило Четвёртую с ума, особенно после того, как её запас блокаторов подошёл к концу. Впрочем, справедливости ради стоит сказать, что к этому моменту с ума Четвёртую сводило абсолютно все, вплоть до собственной засохшей от грязи и крови формы.
В тот день Четвёртая была готова капитулировать и просить у тюремщиков милости в виде лохани теплой воды, но случай избавил её от этого позора.
Книжки – запрещённые, но, как оказалось, такое манящие – Четвёртая таскала у соседей по палатке без особых зазрений совести. Во-первых, безумцы сами виноваты, что разбрасывают их где попало. Во-вторых, Четвёртая возвращала книги после прочтения. Бросала в ближайшую гору хлама и ждала, пока владелец обнаружит пропажу.
В этот раз под матрацем прятался толстенький роман о тюремном узнике, который захватил Четвёртую настолько, что она совсем перестала спать, ночами поглощая станицу за страницей, подсвечивая себе украденным фонариком. К концу недели вокруг её глаз образовались живописные синяки, и безумцы почуяли неладное.
Во время обеда, когда половина охраны восседала на матрацной горе и рубилась в карты, а вторая половина активно поглощала порции зазевавшихся игроков, Неразлучники отстранились от общего веселья и вперились в Четвёртую одинаково-изучающими взглядами.
– Ласка мутирует в панду, – театральным шепотом продекламировал Овод, привлекая к Четвёртой внимание всей палатки.
– И впрямь, дружище, выглядит она хреново, – с готовностью поддержал Молох, получив в ответ несколько одобрительных возгласов.
Четвёртая выдохнула сквозь зубы почти неслышное ругательство и приготовилась к очередной экзекуции. Первым подорвался Шакал – милосердный отец воинов табора. Цапнув недовольно пискнувшую Четвёртую за подбородок, он повернул её голову к свету и удрученно цокнул языком:
– Правда, синяки под глазами. И бледная до серости.
– Неужели болезнь? – рядом с Шакалом приземлилась Спичка. Трогать Четвёртую она, правда, побоялась, хотя видно было, с каким трудом она сдерживает свои непоседливые передние конечности. – Заразная? Смотри, руки струпьями покрылись. Она умрёт?
– Умру, – не выдержав, злобно выдохнула Четвёртая, отбивая шакалью руку и вскакивая на ноги. – От антисанитарии. Ладно, чёрт с ним, о гуманном обращении с пленными вы не слышали, но самим-то не страшно находиться рядом с человеком, который месяц не мылся?
Спичка ойкнула и покраснела, как умеют только рыжие – мгновенно и до свекольно-яркого цвета. Шакал задумчиво нахмурился. В накрывшей палатку тишине одинокий озадаченный голос прозвучал мощно, как церковный набат:
– Мать честная, она умеет говорить!
Палатка грянула дружным хохотом, а Четвёртая почти явственно услышала треск своей невидимой охранной стены.
Тем же вечером её, под конвоем возбуждённой и неумолкающей Спички, повели к реке. Той же ночью Четвёртая ворочалась на новом матраце, завернутая в ядовито-жёлтую рубаху с чужого плеча и проклинала себя за измену Базе.
Часть 2
Оповещательная система захрипела команду «отбой», ровно в тот момент, когда первогодка-Четвёртая рысцой пересекала тренировочное поле по направлению к спальному бараку.
Звук заставил Четвёртую припасть к земле. Она отчаянно завертела головой, ожидая увидеть злорадствующих инструкторов, но двор был тих и пустынен.
Немного расслабившись, Четвёртая затрусила по прежнему маршруту, стараясь держаться дальше от прожекторов, и так увлеклась поиском теневых зон, что проворонила появление попутчика. Столкновение было неожиданным для обоих. Четвёртую смело с ног и опрокинуло на задницу и теперь она, потирая ушибленное место, настороженно смотрела на второго участника аварии снизу вверх. Тот, не менее удивлённый и напуганный столкновением, первым признал партнёршу по рандеву и облегчённо выдохнул:
– Четвёртая? – дождавшись настороженного кивка, он продолжил. – Это я, Тринадцатый.
Четвёртая снова кивнула, мгновенно успокаиваясь. Тринадцатый – второгодка из соседнего барака. На Базе издавна повелось, что разные группы одного потока друг друга недолюбливают. Эту традицию поддерживают на начальственном уровне, вводя соревновательные мероприятия и умело разжигая вражду прилюдными экзекуциями над проигравшими.
Группа Четвёртой была аутсайдером в потоке перваков. Группа Тринадцатого имела тот же статус среди второгодок. На почве общего горя и почти близкого соседства, группы неплохо ладили между собой.
– Чего припозднилась? – вежливо поинтересовался Тринадцатый, подавая товарке по несчастью руку.
– Тренировалась для пересдачи нормативов, – буркнула Четвёртая, принимая помощь. Помолчав несколько секунд, она поддалась порыву любопытства и поинтересовалась. – А сам?
– В Город бегал. Только тс-с, – Тринадцатый поднес палец к губам и заговорщески подмигнул в ответ на округлившиеся глаза Четвёртой, затем, задумавшись о чём-то, резко помрачнел. – У меня там сестра по приюту осталась. Её на Базу не взяли – слишком хилая – но мы успешно переписываемся третий год подряд. До недавнего времени успешно. Уже месяц мои письма пылятся в нашем передаточном тайнике и их никто не забирает. На вылазку я решился давно, но предпринял её только сегодня ночью. Оказалось, сестра лежит в больнице с обострением какой-то своей хронической фигни. Кстати, её зовут Тринадцатая, забавное совпадение, да?
Четвёртая, которой для полной дезориентации хватило и первой фразы, открыла рот и, не произнеся и звука, захлопнула его обратно.
Тринадцатый оказался полным сумасбродом. Даже не потому, что вёл переписку с человеком Города, и не потому, что удрал с Базы. А потому, что доверил всё это практически незнакомой первогодке из отстающей группы, которая, чтобы выслужиться и выбить баллы, может запросто заложить Тринадцатого вместе с его болезной тёзкой. Едва сформулировав эту мысль, Четвёртая тут же её изложила и замерла, в ожидании
