когда тестировал скафандр. Так что, жаловаться было не на кого. Это судьба!..
Воды отошли неожиданно, когда моя маманя, будучи уже на девятом месяце беременности, подняла тяжёлую коробку с фруктами. А ведь мы с врачом её предупреждали: «Будь осторожней. Не надрывайся!». Но кто нас слушал?..
Ребёнок, опутанный пуповиной, решил, что пора выбираться на свет Божий, и что есть мочи, упёрся ножками в таз матери. Женщина, почувствовав сильную боль в спине и внизу живота, мягко завалилась на груду пустых коробок. По рынку прокатились громкие крики вперемешку с трёхэтажным матом.
«Ну, вот, началось!..» – сказал я, наблюдая за всем происходящим одновременно изнутри и снаружи.
Машина скорой помощи приехала совсем не скоро. Помешали, как всегда, дорожные пробки и дорожные хамы, не привыкшие уступать дорогу транспорту с мигалками.
А к этому времени у роженицы уже начались активные схватки. И с каждой минутой они становились всё интенсивней.
Малыш бился в материнской утробе, как рыба в проруби, пытаясь выйти из матки всеми доступными способами. Но что-то было не так, и я не мог ему ничем помочь.
– Кажется младенец идёт ножками, – озабоченно произнёс усатый врач акушер, когда мою мамку положили на родильный стол и раскорячили в интересной позе.
– Да куда же он идёт-то? – прокричала она, пытаясь тужиться. – Он же ещё даже не вышел!..
– Ну, значит, выходит ножками, – уточнил акушер, заглядывая туда, откуда выходят дети. – Но это ничего не меняет. Сам он так вряд ли выйдет, а переворачиватьуже поздно. Кесарить тоже некогда. Задохнётся. Будем выдавливать.
– Да что же он паста зубная в тюбике, чтоб его выдавливать? Может как-то по-другому получиться?!
– Спокойно, мамаша, я Дубровский! – деловито ответил врач, и всей своей массой навалился на живот женщины по имени Ольга.
Взвизгнув от дикой боли, она чуть не потеряла сознание, и в тот же миг родила.
Маленькое сморщенное тельце синюшно-розового цвета, частично обмотанное плацентой, вывалилось в руки медсестры акушерки. Сначала показалось, что ребёнок не дышит. Но я точно знал, что он ещё жив, хотя какое-то время его мозг испытывал кислородное голодание.
Врач похлопал новорожденного по пяткам, и младенец, открыв большие серые глазёнки, истошно заорал:
– У-а-а-а-а, у-а-а!..
Это был наш первый в жизни крик, и он мне понравился. Мы научились кричать, хотя нас этому никто не учил. Одним словом – чудо!…
– У вас мальчик. – с улыбкой объявил акушер, демонстрируя нашей мамаше отличительный половой признак ребёнка. – На вскидку, килограмма два с половиной потянет, хоть и малость недоношенный…
Вы имя уже выбрали? Как назовёте пацана?
– А вас как зовут? – тяжело дыша поинтересовалась мамка, глядя затуманенным взором то на врача, то на ребёнка.
– Владимир Петрович! – гордо ответил акушер, занимаясь обрезкой пуповины.
– Значит, назову Вовой. В честь президента!..
Вот, так нас и стали называть Вовочкой, Вовиком, Володей.
Первый год жизни младенец, в основном, спал, кричал, сосал мамкину сиську, писался и какался. Я в это время находился рядом или где-то поблизости. Иногда я путешествовал по всей Земле, пока мой Вовка крепко дрых. В его маленьком теле мне до сих пор было тесно, а мозг ребёнка по-прежнему не мог вместить в себя весь энерго-информационный объём, который хранился в моей памяти. Приходилось ждать, когда малыш подрастёт.
И всё же довольно часто мне удавалось взглянуть на окружающий мир и своих родителей глазами ребёнка. Как-то раз я даже пролепетал наше первое слово: «Мама!»
– Слышь, Олег, ты слыхал, что Вовик сказал?! – тут же радостно воскликнула наша мамка, жуя бутерброд с колбасой. – А ты глянь, как он на нас смотрит. Как глазёнки выпучил, будто первый раз видит!..
– Ага, как взрослый мужик смотрит, – кивнул наш папка, открывая очередную бутылку пива. – Даже как-то не по себе становиться от такого пристального взгляда.
После этих слов, чтобы не выдавать себя, я вышел из скафандра и заставил младенца пускать пузыри.
Вскоре у нас появились первые серьёзные проблемы, о которых я предпочитал не думать. Мы с Вовочкой никак не могли научиться ходить, несмотря на все старания родителей. А всё из-за того, что в годовалом возрасте врач-педиатр неожиданно для всех обнаружил у нашего Вовы определённые физические отклонения. В результате врачебный консилиум поставил страшный диагноз – детский церебральный паралич, вызванный родовой травмой в следствии кратковременного кислородного голодания и выдавливания из материнской утробы. Заключение медиков звучало, как приговор!..
Новость для родителей была шокирующей. Они даже подумывали о том, чтобы отдать нас в детский дом. Но педиатр убедил их, что всё ещё можно исправить, если постараться.
Разумеется, у мамани и папани не было ни времени, ни денег, ни желания серьёзно заниматься лечением малыша-инвалида. Они постоянно перекладывали заботу о нём друг на друга. В итоге физическое состояние нашего Вовочки не только не улучшилось, а ещё больше усугубилось с течением времени.
Повреждения центральной нервной системы коснулись в первую очередь опорно-двигательного аппарата, а также речи, слуха и зрения.
Ходить мы начали только в три года. Правда, назвать это ковыляние ходьбой можно было с большой натяжкой. Наш Вовик шёл на носочках полусогнутых ног, неуклюже махая руками в надежде найти опору в воздухе. Нередко такие прогулки с попыткой бега заканчивались падением, дырявыми штанами и разбитыми коленками. Но мы не плакали и не сдавались. Мы хотели быть, как все дети!..
Ещё через год мы научились разговаривать достаточно внятно и вразумительно, чтобы нас могли понять окружающие люди. Неисправимыми оставались только некоторые сложные звуки. Поэтому картавить и шепелявить нам суждено было всю жизнь.
Из-за плохого зрения и слуха мы с раннего детства начали носить очки, а позже и слуховой аппарат. Таким образом, мой растущий скафандр постепенно превращался в настоящего калеку с кучей физических недостатков и сопутствующих проблем.
Примерно к пяти годам я окончательно закрепился в подросшем теле Вовика. На самом деле, в какой-то момент я просто застрял в нём и не смог выбраться наружу. Я знал, что рано или поздно это случиться, но надеялся, что момент полного симбиотического контакта с человеческим скафандром произойдёт немного позже. В добавок к этому я заметил, что моя память, откладываясь в нейронах головного мозга ребёнка, стала переходить на уровень подсознания. Из-за этого я стал быстро забывать себя, как личность Брилиана и всю свою жизнь в прошлом. Эта потеря была самой ужасной. Жить в теле инвалида и ничего не знать о своём прошлом и будущем, разве может быть что-то страшнее этого!?
Ещё припоминая о собственном выборе в мире душ, я понимал, что такова моя судьба. Но мне от этого
