когда создавалась гильдия путников — профессиональных уговорщиков, которые осуществляли большинство перевозок в стране с истощающимся названием «Россия», ставшей территорией без определенных границ с еще более условной географией.
Путники находили ключи. Путники сохраняли задыхающийся пунктир связи между людьми. В шестнадцать лет Тэрц вступил в гильдию этой непредсказуемой профессии. Самой непредсказуемой и опасной после загадочного ремесла горца.
* * *
Так же немногословно состоялось объединение их судеб. Ли просто подошла сзади, прижалась грудью к его спине, обвила руками. Словно он стал деревом. Он так и стоял. Одеревеневший, не дыша, не веря в свое счастье. В нем замерло все. Тэрц решил, что мир в последнюю секунду своего существования будет именно таким — бессильным, неподвижным, но безусловно счастливым, потому как завершающий аккорд перед абсолютным ничто вобрал каждый миг произошедшего. И в этом заключался восторг — испробовав все, почувствовать это разом. Больше не дозируя, не взвешивая, не ограничивая. Вспыхнуть, не погаснув.
Ли шепнула:
— Я очень хочу этого. Ждала. Именно сегодня. Целый день все вокруг — то мягкое и расслабленное, то пульсирует и наливается кровью. Руки и мысли путаются.
Она оттащила его в шикарную душевую кабинку, которая в этой хижине выглядела как соболь на юродивом. Многочисленные краны, кнопочки, лабораторная чистота.
«Неужели японцы все еще развозят запасы?» — это была последнее независимое размышление путника. С этого момента и до конца жизни любое движение, переживание, мысль имели привкус стойкой памяти о девушке-горце.
Ли толкнула его под ледяную воду прямо в одежде. Кожа Тэрца вспыхнула в ней, как в огне. Он не выскочил, не заорал, потому что вокруг него вилась Ли. Происходящее утратило непрерывность. Время распалось на череду вспышек-картинок.
Тэрц боком на полу кабинки (свалился? отказали ноги?), Ли рядом, мокрая одежда хлюпает на теле, оно еще более худое, чем казалось раньше. Ее впервые за их встречу улыбающееся лицо строго под вертикальными струями воды, обрушивающей на них пещерный, колодезный холод.
Он все еще барахтается, стараясь выбраться из одежды. Ли уже голая. Руки Тэрца сводит судорогой. Она его раздевает, потому что он беспомощен, как ребенок. Вместе с одеждой она счищает, срывает с тела налипшую грязь.
Он пытается ощутить сведенные холодом конечности, но чувствует только губы Ли, давно не пытаясь понять, где они настойчивей его терзают, какая часть тела готова откликнуться, какая онемела. Он перестает выбирать, что целовать, сминать, прикладывать к себе, как единственное спасение от вездесущего мороза. Грудь это, нога или сохранившая тепло раковина в изгибах ее тела.
Ему все время кажется, что от него отделяется самая нужная часть. Не рука, не голова. Словно преодолев преграду ребер, на волю выскакивает сердце. Тэрц втирает, вталкивает в себя неотделимое. Возвращает себе, каждый раз понимая — это Ли. Опять Ли, снова Ли. Тэрц хочет вернуть ее в себя за каждую секунду жизни, что он прожил не с ней.
Когда Тэрц чувствует — сделано все, чтобы неразрывными путами связать с ней каждое мгновение и прошлого, и будущего, он замирает. Ли, словно боясь не успеть сделать что-то не менее важное, двигается быстрее. Он уверен — она плетет такую же паутину из своей жизни, соединяя ее с его судьбой. Ли кричит, обозначая, что и ее работа закончена.
Словно повинуясь этой команде, перестает бить вода из душа. Сломался насос? Опустел бак с водой? Незаметно наступила новая эра?
* * *
Тэрц никогда не видел одежды, подобной той, что надела Ли на следующее утро, — приталенный блейзер, бриджи. Видя его смущение, Ли предложила:
— Отец у меня такой же длинноногий. Все как у тебя — лысая грудь, вечно растерянный взгляд. Я подберу четкий прикид.
Теперь Тэрцу нравилось абсолютно все в Ли. Старомодные словечки, курносая грудь, тоненькая нитка губ, покачивающаяся походка… Несколько комплиментов он произнес вслух и получил смокинг, белую сорочку с манишкой и бабочку.
Лес подернут легкой дымкой. Травы в человеческий рост блестят от росы. Ли уговорила совершить утренний марафон на первоклассных велосипедах, которые, так же как и душевая кабинка, достались в подарок от последнего торгового каравана, прошедшего по этим местам пять лет назад.
Путник и горец, улюлюкая, взрывая тишину гудками, рванули по изрытому колдобинами шоссе. Солнце постреливало все более уверенными лучами сквозь частокол гигантских сосен. Ли легко опережала своего чертыхающегося спутника.
— Тебе не страшно одной? — закричал он не только для того, чтобы задать вопрос, но и чтобы умерить пыл вырвавшейся вперед Ли. Девушка притормозила, поехала рядом. Тени деревьев проносились по ее лицу.
— Отец говорил — мы всю жизнь одни. Если научиться жить с самим собой, то место и время, где окажешься, никогда не будут помехой счастью.
После нескольких минут учащенного дыхания и шороха шин по потрескавшемуся бетону Ли добавила:
— У меня не получилось. Возможно, отец был неправ, — вдруг она с испугом огляделась и закричала: — Мне дальше нельзя, — и свернула в сторону от дороги.
Они въехали на узкую лесную тропку. Даже некрупному гному потребовалось бы больше простора, чтобы развернуться. Тысячелистники охаживали велосипедистов по лицу, корни деревьев выныривали из-под земли, ветви норовили снести голову. Тэрц и Ли не останавливались. Они словно хотели обогнать время, которое неминуемо приведет их к роковым ритуалам.
Когда они добрались до приюта, от смокинга осталась чешуя из лоскутов, рубашка приобрела лиственный цвет, уцелевшая бабочка силилась взлететь с поцарапанной шеи Тэрца. Путник с сожалением оглядывал свою праздничную экипировку. На крыльце дома корчилась от смеха Ли.
— Видимо, из-за этого великолепия Каннский фестиваль прикрыли последним, — засмеялся Тэрц, — в такой спецовке я не полезу в Раф.
— Что за прихоть жить в залатанном авто? — Ли вмиг стала серьезной. — Бензина-то я тебе не отвесила.
В эти безумные сутки вечная тема борьбы за ресурсы была прикрыта неотложным человеческим. Забытые роли звали к ответу. Маски вернулись на лица.
* * *
Они сидели возле пыльного окна с видом на ржавую бензоколонку. Словно жених и невеста после пышной свадьбы, на которую угрохали все, что у них было. Молодожены вернулись в реальность — сухой остаток укатившего за горизонт веселья, без которого не имеет смысл продолжать жизнь. Здесь — ободранные углы и грозовые тучи невысказанных претензий над головами.
— Ты мой первый путник, — пояснила Ли, — отец оставил приют месяц назад.
Это был приговор. Горцы никогда не шли навстречу своему первому просителю. У путников даже придумана особая процедура, чтобы «размачивать» новеньких горцев. Новенький — редкое по России и непредсказуемое явление.
Тэрц встал, прошелся по маленькой спартанской комнатке. Мысли о том,
