Она автоматически наклонилась, чтобы подобрать упавшее, и едва не столкнулась головой с тем, кто сперва так неудачно толкнул ее, а теперь собирался помочь.
Он был немолод. Он был тучен, но уже не так толст, как во время их последней встречи. Два года и один апокалипсис назад. «Иди, девочка, учись хорошо, Андрей Игоревич был бы доволен…»
Лидка побледнела так, что лицо стало твердым, будто деревянная маска.
– Лида! – суетливо сказал гэошник. – А я сперва не узнал вас – гляжу, что-то знакомое…
Он подобрал книги, смахнул гипотетическую пыль, как бы невзначай просмотрел названия.
– Ого… Вы всерьез решили заняться новейшей историей? Наверное, в университете? Оно и правильно, вы человек молодой, два курса успеете отучиться, прежде чем рожать, а потом академка – и снова за книжки… если есть кому с малышом сидеть. Есть ведь, а?
Он говорил, а глаза-буравчики делали свое дело. Может быть, просто по привычке, независимо от воли хозяина. Наловчились за долгую жизнь буравить, вот и буравят все, что движется.
– Есть, – сказала Лидка.
В конце концов все это могло оказаться случайностью, совпадением. Мало ли что может понадобиться высокопоставленному гэошнику в закрытой исторической библиотеке. Увидел знакомую девушку и завел разговор, у них-то зрительная память ого-го какая…
Да, но зачем понадобилось толкать? Неужели такой неуклюжий?
И не этот ли голос, кстати, спросил из очереди «нельзя ли побыстрее», когда библиотекарша поинтересовалась насчет Лидкиного читательского?
– Спасибо, – сказала она, принимая галантно поданные книги. – Мне работать очень надо. Курсовая, – добавила она неизвестно зачем.
– А на чьем вы курсе, Лида?
– На первом, – сказала она первое, что пришло в голову.
– Ну, понятно… А кто руководитель?
Лидка молчала, глядя гэошнику в глаза, тяжело глядя, укоризненно, будто спрашивая: мало ты из меня душу мотал? Тебе какое дело? Что пристал, надзиратель, шпион?
– Лида, – сказал толстяк неожиданно мягко, – я не хотел вам мешать, честное слово. И пугать вас тоже…
– С чего бы мне бояться? – сказала она как можно суше.
– Лида, можно с вами поговорить?
– О чем? – Она плотнее прижала книжки к груди.
Лицо толстяка сделалось печальным, как тогда, в кабинете.
– О наследии Андрея Игоревича. О тексте, который вы нашли. И еще о том, почему вы ходите в закрытую библиотеку по чужому читательскому билету.
– А зачем тогда служба страхования? Зачем? Вот представь, девочка, что все мы возвращаемся, выходим из Ворот – и никакой власти нет. Ни милиции. Ни страховой инспекции. Ни Президента, ни этого склочного Парламента… Кто-то погиб, кто-то остался. Пока пройдет перекличка, регистрация, новые выборы – знаешь, что будет? Ничего не будет. Все, что уцелело после апокалипсиса, будет разодрано, растащено, отбито у законных владельцев по единственному праву – праву сильного. Вместо того чтобы строить дома и нянчить детей, людям придется воевать с подонками за место под солнцем… как в пещерах! Мы и скатимся к пещерам, к каменному веку, были в истории страны, которых теперь нет именно потому, что они не имели твердой власти после апокалипсиса!
Лидка сидела на мокрой садовой скамейке. По всему парку курсировали мамаши с колясками, то здесь, то там взвякивал младенец; интересно, а как выглядят со стороны молодая женщина и пожилой толстяк, на нем ведь не написано, что он гэошник, так, просто добрый дядя Николай Иванович…
– Ты думаешь, только сытые чиновники уходят в «условленное время»? Нет. Целая группа разных людей – тех, чья деятельность будет жизненно необходима в первые дни после апокалипсиса. И чиновники в том числе. Все страны придерживаются такого протокола – в той или иной мере, но придерживаются!
Николай Иванович замолчал. Рядом с ним на темную скамейку смачно шлепнулся комочек птичьего помета. Ну надо же, чуть-чуть птичка промахнулась.
– А зачем врать? – спросила Лидка тихо.
Николай Иванович устало улыбнулся:
– Да, врать нехорошо. Но люди так устроены. Они не могут пережить превосходство другого – ни в чем! Превосходство, а особенно привилегию. Представь, вот стоят Ворота, в них ломится толпа, и некто с мегафоном просит подождать, пропустить вот этого врача, вот этого судью, вот этого чиновника, потому что они НУЖНЫ сразу же после апокалипсиса, нужны живыми и, так сказать, в комплекте… И что тебе ответит ломящаяся масса? Можешь себе представить?
– Ложь во спасение? – все так же тихо спросила Лидка. – И смерть во спасение?
Николай Иванович вздохнул. Открыл портфель, вытащил пачку сигарет и круглую пластмассовую коробочку из-под растворимого аспирина.
– Я очень долго знал Андрея… он был едва ли не единственным моим другом.
Лидка смотрела, как он прикуривает, потом прячет зажигалку, аккуратно снимает крышку с коробочки из-под «упсы».
– Я дружил с Андреем… веришь?
Лидка усмехнулась:
– ПОТОМ у него обнаружилось так много друзей…
Николай Иванович аккуратно стряхнул пепел в круглую коробочку. Высокопоставленный, по-видимому, чиновник, он не стеснялся такой жалкой некрасивой вещи, как пепельница из пустой аптечной упаковки; наверное, Лидкино недоумение отразилось у нее на лице.
– Талисман, – коротко объяснил Николай Иванович, осторожно устанавливая «упсу» на скамейке.
Курил он тоже некрасиво. Торопливо, мелкими затяжками и даже сигарету держал брезгливо, будто клопа.
– Ты, Лида, хочешь – верь, не хочешь – не верь… Я тогда не спал сутками. Вся наша служба стояла на ушах… знаешь, сколько версий мы отработали?!
Лидка вскинула подбородок:
– И что? Утешаться вашими версиями? Сами… небось… в спецконтингенте. Какой вам прок искать своих же? Нет. Такие могущественные, аж жуть… а тут что крысу задушить, что депутата… убить прямо дома… не на улице, не в подъезде… дома! Под носом у охраны! И ничего. Гуляют. Исполнителей… убрали – и все. И вы не искали! Суетились только! Делали вид…
Она не боялась, что Николай Иванович обидится, сделает официальное лицо и потребует объяснений относительно подложного читательского билета. Потому что из библиотеки они давно вышли, у него нет повода задерживать ее, тащить назад, производить опознание и очную ставку с равнодушной беременной библиотекаршей. А если и потащит, она будет орать, что есть силы, хвататься за живот и грозить немедленным выкидышем. И посмотрим, кто первый отступит…
Но толстяк не обиделся. Наоборот, на его лице отразилось нечто, напоминающее сочувствие.
– Я понимаю… Лида, я все понимаю. Тебе сколько, восемнадцать? Все просто…
